Месяца полтора назад этот высокий молодой человек зашел в редакцию «Киевской мысли», представился Сергеем Махалиным и сказал, что он педагог, лишенный права преподавания за политическую неблагонадежность и живущий частными уроками. Он объяснил, что интересуется делом Ющинского и хотел бы помочь. Бразуль пожал плечами, недоумевая, какой может быть прок от визитера, и на всякий случай направил его к Красовскому. Видать, они нашли общий язык, иначе Махалин не сидел бы с приставом за одним столом. Третий из сотрапезников, незнакомый репортеру, был кавказцем могучего сложения. Его широкая грудь распирала студенческую тужурку.
— Амзор Караев, — представил его Красовский.
Журналист невольно залюбовался чеканным профилем кавказца. Он походил на абрека, какие когда-то бок о бок с Шамилем мужественно защищали свою землю от самодержавной экспансии. После длительной войны Кавказ был покорен, но не смирился.
— Между прочим, — горец произносил «мэжду прочэм», и в этих звуках репортеру послышался шум водопада, ниспадающего с каменной кручи, — я читал вашу статью про Мифлэ. Слепой убивал? Нэ поверю!
— Не придавайте большого значения той статье. Это был тактический маневр, — смутился журналист.
— Скажите честно, что Сибирячка заморочила вам голову, — засмеялся пристав. — Ну-ну, не дуйтесь, с кем не бывает промашки! Разгадка преступления в другом. Помните Варьку Кобылу?
Бразуль помнил кошмарное убийство, заказанное несколькими ворами, сидевшими в Лукьяновской тюрьме. Воры заподозрили, что их выдала некая Варька Кобыла, хозяйка притона. Отомстить за них вызвался молодой карманник, которого вскоре должны были выпустить из тюрьмы. Сразу после освобождения он направился в Варькин притон и быстро завоевал любовь стареющей хозяйки. Через неделю-другую карманник пригласил ее покататься на лодке. Парочка переправились на другой берег Днепра, нашла местечко поукромнее, чтобы заняться амурами, да только в самый нужный момент, когда Варька раскинулась на травке, парнишка шепнул ей на ухо: «Шо же ты, Кобыла, скурвилась? Вот тебе привет от хлопцев!» и с этими словами исполосовал женщину финкой, выколол ей глаза, отрезал язык и обе груди.
Бразуль, уязвленный пренебрежительным отношением пристава к журналистскому расследования, которому отдал столько сил, заспорил, что не усматривает никакого сходства между двумя убийствами. Варьку Кобылу зверски убили за то, что она была платной осведомительницей сыскного отделения. Только при чем тут малолетний Ющинский? Мальчик не мог иметь никаких связей с полицией.
— С полицией не имел, тут я соглашусь, — кивнул Красовский. — А с ворами? Опросами установлено, что Ющинский был худеньким, но необычайно сильным хлопцем. Он легко отрывал от земли двухпудовый куль. Худой, ловкий и сильный подросток — идеальный форточник. Его прозвали Домовым, потому что он хорошо видел в темноте и не боялся ночью гулять по погосту. Наконец, вспомните, где хлопчик учился?
Перед мысленным взором репортера мелькнули буквы, выдавленные на пряжке пояса: «Софийское духовное училище».
— Неужели?…
— Да-с! Имеются достоверные сведения, что шайка Веры Чеберяк готовила ограбление Софийского собора.
У Бразуля вспотели ладони. Вот это сенсация! В одно мгновение он мысленно нарисовал картину происшедшего. Ющинский — полусирота, лишенный ласки и внимания. От отчима он видит одни лишь побои. Тетка любит и жалеет его, но она баба. А мальчика тянет в общество фартовых ребят, собиравшихся в слесарной мастерской Мифле. Воры были предметом обожания лукьяновских мальчишек. Их ночными подвигами восхищались, им завидовали, да и как было не завидовать смелым, удачливым, с карманами, полными звонкой монеты. Как разительно отличается их привольная жизнь от каждодневного хождения в училище и нудной зубрежки! Просто счастье, что они позволяют услужить им. Однажды, когда Андрюше выпала удача сбегать по их просьбе в пивную Добжанского, один из воров похвалил расторопного хлопчика и обратил внимание на его пряжку с надписью «Софийское духовное училище».
Фартовые хлопцы неожиданно предложил составить им компанию. Андрюша и мечтать не смел, что его когда-нибудь примут в круг лукьяновской аристократии, а его не просто усаживают рядом, с ним обращаются как с равным, расспрашивают, правда ли, что он по ночам ходит по кладбищу? Польщенный подросток хвастает, что мертвяков не боится и в темноте видит как кошка. «А в соборной ризнице бывал? — словно невзначай интересуются воры. — Правду бают, шо там несметные сокровища али брешут?» — «У-у! Брульянтов и жемчуга горстями, золотой утвари пудов сто али тыща, — хвастает подросток. — Своими глазами видел. Там окошко есть, в ризнице-то. Взрослый не пролезет, а я голову между прутьев просунул, смотрю по шкафам митры и посохи прячут. Только сторож меня увидал и прогнал». — «Значит, голову просунуть можно? Це добре! Гарный ты хлопчик, Андрюша! Примечай все. Только помни наш воровской закон: у нас вход — рупь, выход — два».
Тем временем Красовский продолжал:
— Ограбление Софийского собора сорвалось из-за ареста нескольких воров из шайки Чеберяк. Воры стали гадать, кто их выдает, и решили, что это Андрюша. Суд у них, сами знаете, короткий. Заманили Ющинского на квартиру Чеберяков. Расправой распоряжался Петр Сигаевский, родной брат Верки. Он медвежатник, его многократно задерживали, но всякий раз выпускали по недостатку улик. Очень осторожен. Но мы к нему подобрались благодаря хлопцам.
Красовский широким жестом указывал на молодых людей, уплетавших устрицы. Белолицый Махалин, высосав раковину, утер пухлые губы и скромно сказал:
— Я-то что! Все сделал Амзор, человек без страха и упрека!
Кавказец, не отрываясь от еды, буркнул:
— Слушай, пэрэстань, да!
— Скромничает, а ведь три года отсидел в Лукьяновском тюремном замке! Амзора в тюрьме уважали и политические и уголовные. Все знали, что Амзора не сломить никаким карцером, никаким наказанием. Амзор — лев, он такой смелый, что если порассказать о его подвигах…
— Пэрэстань, — гневно оборвал своего друга Караев, и тот сразу замолк.
Пристав Красовский поспешно сказал, что ему известна репутация Караева и именно поэтому он предложил Сергею Махалину вызвать его письмом с Кавказа.
— Я тотчас же списался с Амзором и пригласил его вернуться в Киев по важному делу, — подхватил Махалин. — Правда, я умолчал, что приглашаю его поработать по делу Ющинского. Когда Амзор приехал и узнал, зачем его вызвали, он пришел в ярость. Как, говорит, ты мне предлагаешь быть шпиком! Он такой вспыльчивый, что я уже с жизнью распрощался. Но я объяснил Амзору, что дело Ющинского приобрело громадное общественное значение, что все передовые люди сплотились против кровавого навета.
— Ну и гроши тоже не помешают, — добавил Красовский. — Я думаю, комитет не пожалеет трехсот рублей на первый раз…
Не успел пристав договорить, как Караев вскочил, словно горный барс, гневно сверкая бешеными глазами:
— Слушай, да! Ты что, шакал, думаэшь, что Караев служит за твои поганые дэнги, да?