Я прошел много земель,
Повидал разных людей,
Но такой, как она, нигде не встречал.
И я припаду к ее ногам,
Положу голову ей на колени,
Отдохну на ее белой груди.
Когда льется кровь и предают друзья,
Я найду отраду и любовь
Подле той, которую никогда не покину.
Я смотрела на Ральфа, не замечая, как переглядываются окружающие. Когда же Ральф перестал петь и поднял голову, меня смутил его полный обожания взгляд.
Мне стало неловко. А тут еще заметила, как Утрэд внимательно наблюдает за нами с Ральфом и улыбается. О чем он, спрашивается, думает? Ведь я была женщиной на сносях, мой живот, так долго остававшийся небольшим, ныне раздуло, как бочонок. Я даже ходила, словно выгнувшись назад. И давно забыла, как это — быть гибкой и легкой в талии, как можно нагнуться и без труда завязать башмак. Но теперь мне осталось не так и долго ждать.
Снежные бураны, длившиеся несколько дней, наконец стихли. Все вокруг было занесено снегом, а морозы ударили такие, каких не помнили и старожилы. Стоял жуткий холод, особо ощутимый в нашем болотном краю. Водные пустоши фэнов промерзли насквозь, и, куда ни глянь, кругом снег и тишь.
В эти морозные дни военные действия прекратились. Все, кто мог, разъехались по домам. Лишь горстка самых упорных мятежников укрылась где-то в лесах на севере графства. Они не смирились, и было ясно, что едва потеплеет, вновь будет литься кровь и мирного сева ожидать не придется. Потом пришла весть, что войска короля вошли в Норфолк, и все графство застыло, ожидая, что это за собой повлечет.
Время шло к Рождеству — стояли самые короткие дни в году, рассветало поздно, а темнело вскоре после полудня. В один из дней я отправила людей в лес за ягодами мирта, так как пора было готовить святочные свечи. Когда они вернулись, мы уже подготовили формочки для свечей. Ведь как бы ни складывались дела, люди всегда ждут Рождество и связывают с ним свои надежды. Поэтому в башне Хэрварда царило оживление, мужчины говорили о замеченном на болотах огромном вепре, а значит, у нас на святки будет великолепная кабанья голова, как в старину на йоль. Я слушала эти речи, и душа моя всколыхнулась. Йоль. Эдгар… Я заставила себя отвлечься.
Принесенные ягоды мирта, добавленные в пчелиный воск, придают особый аромат святочным свечам. Так всегда делали в Святой Хильде. Я велела нагреть над огнем ягоды, чтобы вытопить сок в котелок с пчелиным воском. Потом этим составом заполнили специальные формочки, аккуратно поместив в них фитили.
— Думаю, свечи у нас получатся на славу, — улыбаясь, говорила я собравшимся вокруг женщинам и детям. — Я не заметила ни единого пузырька воздуха, который бы испортил наши труды.
Внизу хлопнула дверь. Это вернулись с дозора Утрэд и его люди. Стряхивали снег с сапог, садились у огня. С холода у них был зверский аппетит, они дружно стучали ложками по мискам с ячменной кашей и ломтиками жареного угря. Один Утрэд словно не испытывал голода, ел медленно, порой как-то странно поглядывая на меня.
Я поняла, что у него есть какие-то новости, и, когда он насытился, мы расположились в нише окна, подальше от остальных.
— Сегодня я видел Пенду. Похоже, у графа Эдгара серьезные неприятности.
По мере того как он говорил, мое сердце начинало биться сильнее и сильнее.
Король гневался на зятя, что тот не сумел справиться с волнениями, более того, он подозревал, что Эдгар, сакс по рождению, попросту потворствует мятежникам. А подобное вполне могли приравнять к измене короне. Вроде королю донесли на Эдгара, и донес не кто иной, как графиня Бэртрада. Поэтому Генрих прислал разобраться во всем своих племянников, Блуаских братьев, Стефана Мортэна и Генри, епископа Винчестерского. Поговаривают, что Стефан в хороших отношениях с Эдгаром, но сейчас у него есть приказ короля, и он так и сказал графу Норфолку — если тот не сумеет оправдаться, он должен будет отвезти его под охраной в Лондон для суда. Эдгар попытался разъяснить, что дело не такое и простое: нормандские бароны в один голос твердят, что саксы первыми учинили нападение, в то время как саксонские таны уверяют, что это именно они стали жертвами разбоя норманнов. Желая разобраться во всем в присутствии поверенных короля, граф Эдгар велел и тем и другим явиться в Гронвуд-Кастл. И если норманны, зная, что их права более защищены, смело явились на разбирательство, то саксы предпочли проигнорировать приглашение. Однако подобным пренебрежением к приказу они словно признавали свою вину. Эдгар же оказался зажатым между королевской властью и своими упрямыми соплеменниками.
И тогда Стефан, желая помочь Эдгару выпутаться из этой ситуации, посоветовал, как доказать свою непричастность к мятежу соплеменников: граф Норфолк должен будет лично возглавить карательные отряды, провести рейд и уничтожить бунтующих саксов.
— Вы представляете, чем это обернется для Эдгара, — сокрушался Утрэд. — Имя эрла Эдгара Армстронга будет проклято в Дэнло, люди выйдут из повиновения, и те же норманны станут презирать его за предательство своего народа. Если же Эдгар откажется… Клянусь святым Эдмундом, король Генрих не тот человек, чтобы прощать неповиновение. Так что… Эй, парень, да ты никак подслушиваешь?
Последние его слова он произнес, обращаясь к тому, кто находился позади меня. Я оглянулась — Ральф де Брийар стоял так близко, что мог слышать каждое слово. Но сейчас мне было не до него. Меня охватил ужас. Я рванула застежку у горла. Мне словно не хватало воздуха. Эдгар… Мой Эдгар в беде. О, Пречистая Дева, смилуйся над ним!
Я не помнила, как поднялась на башню. Было еще не так поздно, но уже совсем стемнело. Я видела огоньки в селении на берегу озера и дальше, в фэнах. Где-то одиноко выл волк. А воздух такой холодный, что перехватывало дыхание. Однако на морозе мне стало немного легче. Если мне вообще могло стать легче. Ах, мой Эдгар был таким честолюбцем, так высоко поднялся. И вот в любой миг может пасть, разбиться в кровь. А эта сучка, его жена… Я никогда не могла заставить себя относиться к ней терпимо, всегда ненавидела ее со всем отчаянием отвергнутой. Я даже не ведала, известно ли ей обо мне. Но если и известно, то я ничего не стою в ее глазах. Леди Бэртрада, эта незаконнорожденная принцесса, была победительницей в нашем соперничестве за любовь Эдгара. До меня не единожды доходили вести о том, как он лелеет и ублажает ее. И когда я думала об этом, — я, знавшая, каким он бывает в любви, — прости мне, Всевышний, но я не могла побороть своей неприязни к этой женщине. И вот узнаю, что она предала Эдгара, выставив обвинение в измене.
Но и это сейчас мне не казалось важным — я испытывала только тревогу и болезненный страх за судьбу человека, которого любила и которого ни разу, даже испытав всю тяжесть позора и разлуки, не упрекнула ни в чем. Ведь я сама пошла к нему, пошла по доброй воле, а расставшись с ним, таила от всех, как тоскую. Я понимала, что нельзя так сильно любить смертного, что такая любовь возможна лишь к Богу. Но даже молясь, я не просила у Всевышнего прощения за эту свою любовь — словно прощенная я уже не имела бы права так страстно любить.