Кровь, слава и любовь - читать онлайн книгу. Автор: Жюльетта Бенцони cтр.№ 18

– Пушкин добьется того, что его убьют! А я дорожу своим историографом, – проворчал он.

К несчастью, некоторые люди только и мечтали о том, чтобы дуэль состоялась. И в тот же вечер графу Бенкендорфу визит нанесли сразу трое: барон де Геккерн собственной персоной явился в сопровождении княгини Белосельской и графа Уварова. Двое последних были смертельными врагами поэта, которого считали опасным возмутителем умов и врагом императорской власти. Все трое принялись осаждать министра.

– Пошлите жандармов, но куда-нибудь в другую сторону, – предложила наконец княгиня. – Государь не сможет упрекнуть вас за то, что вы всего-навсего ошиблись в месте дуэли!

Бенкендорф любил Пушкина не больше, чем его гости. Он согласился сделать так, как его просили.

Ближе к вечеру 27 января 1837 года Пушкин особенно тщательно приводил себя в порядок. Он надел свой лучший сюртук, накинул сверху толстую шубу из медвежьих шкур. На дворе стоял сильный мороз, река заледенела, к ночи холодный пронизывающий ветер еще усилится…

Он сел в сани вместе со своим другом лейтенантом Данзасом, согласившимся быть его секундантом. Встреча с противником была назначена у Черной Речки, в предместье столицы. Когда сани двигались вдоль Дворцовой набережной, во встречных санях Данзас заметил Натали и открыл было рот, чтобы сказать Пушкину об этом, но передумал и промолчал. К чему говорить? Пушкин так погружен в свои мысли, что сам ничего не увидит, а Натали близорука…

Когда Пушкин с Данзасом добрались до места дуэли, уже темнело. Одновременно с ними подъехал экипаж, из которого выскочили Дантес и д'Аршиак, как атташе посольства Франции очень встревоженный из-за этой истории. Противники поклонились друг другу, потом их секунданты принялись отмерять расстояние в десять шагов и размечать дистанцию брошенными прямо в снег шинелями. Противники должны были встать в пяти шагах каждый за своим барьером и стрелять только тогда, когда дойдут до них.

Все это время Дантес расхаживал взад и вперед по площадке, на которой секундантам, чтобы сделать ее поровнее, пришлось утаптывать толстый и рыхлый снег. Под его распахнутой шинелью виднелся белый мундир, и Пушкин сразу же вспомнил, как одна цыганка когда-то посоветовала ему остерегаться «белого человека»…

Усевшись чуть поодаль прямо на снег, поэт смотрел в небо, где кружились вороны. Он уже описывал такую же сцену дуэли – много лет назад в своем романе «Евгений Онегин». Обстановка была настолько похожей, что все происходящее показалось ему галлюцинацией. Ведь там, в романе, щеголь и ни к чему не пригодный циник Онегин убивает поэта Ленского… Неужели его вымысел осуществится в жизни? Ему захотелось покончить с этим… и поскорее покончить.

– Ну что, готово? – нетерпеливо спросил он секундантов.

Все было готово. Дуэлянтов поставили по местам. На поляне воцарилась тишина, нарушаемая лишь карканьем ворон. Данзас взмахнул шляпой.

– Начинайте, господа!

Пушкин, почти пробежав пять шагов, отделявших его от барьера, поднял оружие, чтобы прицелиться. Но Дантес, который до своего барьера еще не дошел, пренебрегая правилами дуэли, выстрелил. Раздался сухой, похожий на хруст треснувшей ветки, щелчок. Пушкин упал лицом в снег.

Дантес с д'Аршиаком заторопились к нему. Поэт приподнял голову.

– По-моему, я ранен в бедро… – прошептал он.

И, поскольку Дантес, полагая, что на этом дуэль должна закончиться, хотел отойти, крикнул:

– Погодите! У меня достаточно сил, чтобы ответить на выстрел!

Дантес остановился. Он уже один раз нарушил законы дуэли и не мог брать на себя риск оказаться полностью обесчещенным, пренебрегая ими вторично. Он должен дождаться ответного выстрела. Он ждал его, прикрывшись пистолетом.

Пушкин, лежа на животе, чуть приподнял правую руку и выстрелил… У Дантеса подогнулись колени. Но усилие оказалось роковым для поэта: он потерял сознание и вновь упал в снег, по которому расплывалось кровавое пятно…

Когда он ненадолго пришел в себя, то первым делом спросил:

– Я убил его?

– Нет, – ответил д'Аршиак, – но вы его ранили. Рука перебита.

– Как странно… – сказал Пушкин. – Я думал, что мне доставит удовольствие убить его, но чувствую, что это не так… Хотя – все равно… Как только мы оба выздоровеем, – начнем сначала!..

Пушкин потерял столько крови, что перевезти его в город представлялось очень трудной задачей. Секунданты быстро разобрали служившие барьерами шинели, чтобы саням было проще подъехать к раненому. Данзас опасался ледяного режущего ветра, от которого невозможно было бы укрыть раненого в санях. Дантес оказался столь любезен, что предложил воспользоваться своей каретой. Вот так получилось, что Пушкина довезли до дома в тепле, хотя, конечно, если бы он был в сознании, то с отвращением отверг бы предложение ехать в экипаже голландского посольства.

Ему бы не хотелось, чтобы жена видела его в таком состоянии, но Натали услышала шум, вышла из спальни и, подбежав к лестнице, увидела, как по ней поднимают на руках Пушкина – окровавленного, с серым лицом… Она с криком бросилась к мужу, разрыдалась, потом, когда ее отстранили, сказав, что он тяжело ранен, упала без сознания. Так начался для этой женщины – легкомысленной и кокетливой, но вовсе не преступной, – ее крестный путь…

Пушкин был ранен в живот. Медицина, по крайней мере медицина того времени, ничем не могла помочь ему. Врачи не способны были даже хоть немного облегчить его страдания. Он испытывал все муки ада, а дом его вскоре начал заполняться прослышавшими о случившемся друзьями. Пришли Вяземский, Тургенев, Жуковский… На улице дом осаждала громадная толпа потрясенных ужасным событием поклонников творчества поэта. Что до Натали, которую, по воле умирающего, не допускали в его комнату, чтобы она не видела его страданий, то она начинала понемногу сходить с ума. Взгляд ее блуждал, волосы были растрепаны, черты прекрасного побледневшего лица искажены. Теперь она понимала, к каким чудовищным последствиям привело ее легкомыслие. Княгиня Вяземская не оставляла ее без присмотра ни на минуту. Она была потрясена отчаянием, в которое впала эта прежде такая беззаботная красавица. Теперь перед ней была не королева балов, а страдающая, безутешная женщина, слишком поздно осознавшая, насколько велик человек, который так долго мучился из-за нее, который теперь умирает из-за нее…

А Пушкин, чувствуя приближение смерти, пытался защитить свою возлюбленную. Он знал, как невероятно жесток свет, знал, на какие страдания обрекает жену его смерть. И когда боль чуть-чуть отпускала его, он шептал:

– Моя жена… Она неповинна в моей смерти… Все это касается меня одного…

Он был по-прежнему в сознании, когда доставили письмо от царя. Он прочел письмо… Но никто никогда так и не узнал, что писал Николай I своему историографу. В соответствии с императорским приказом это письмо было возвращено автору сразу же после того, как умирающий его дочитал. Что мог сказать в такую минуту самодержец человеку, которого ему так и не удалось понять? Это одна из тех тайн, которые история, наверное, никогда не сумеет прояснить…