Любовь и прочие обстоятельства - читать онлайн книгу. Автор: Эйлет Уолдман cтр.№ 15

— Саймон, — говорю я. — Саймон, я кое-что должна тебе сказать.

— Что? — Он морщится, слыша в моем голосе настойчивость.

— Ты мой лучший друг, Саймон, и я тебя люблю.

— И что?

— Ничего. Вот что я хотела тебе сказать.

— И все? Я знаю, что ты меня любишь, подружка. Я тебя тоже люблю. — Он берет с моей тарелки ломтик картофеля, окунает в майонез и сует в рот.

— Я тебя недостойна. Ты слишком хорош.

— Ой, перестань. От скольких неподобающих знакомств ты меня спасла? — Саймон пожимает плечами. — Ведь это ты вмешалась и напугала этого жуткого Кристофера, да так, что он вернул все мои вещи. А где был я? Прятался в лифте и жал на кнопку.

— Он был плохим парнем.

— Вот именно. Ты буквально вломилась к нему домой и забрала мое белье, джинсы и зубную щетку. Даже прихватила его шампунь. Кстати, он мне понравился. Я до сих пор им пользуюсь. Чертовски дорогой, полтора доллара за каждую каплю.

Я не позволяю Саймону отвлекаться.

— Ты был удивительно добр ко мне с тех пор, как умерла Изабель.

— Что, мы сегодня собираемся пустить слезу? Если да, я закажу десерт. Драмы без десерта я не переживу. Говорят, здесь очень вкусный пирог.

— Ты ведь не любишь пироги. Ты и Уильям — единственные из всех, кого я знаю, кто не любит пироги.

— Кстати, как поживает крошка Уильям? Чем занимается? Готовится поступать в колледж?

Саймон изображает презрение лишь из любви ко мне. Ему действительно нравится Уильям. Когда Саймон у меня бывает, они неизбежно затевают оживленный разговор о книгах Филипа Пулмана или сидят в детской над каким-нибудь замысловатым конструктором. У меня такое ощущение, что Саймон видит в Уильяме самого себя в детстве — неуклюжего и развитого не по годам ребенка, которому куда приятнее общаться со взрослыми, чем со сверстниками. Аутсайдер, который может перечислить спутники Сатурна, но абсолютно не способен поиграть с другим ребенком на спортплощадке.

— Он в отличной форме. — Я рассказываю Саймону про «И-Бэй».

— О Господи! — говорит он. — Ах ты бедняжка! Просто ужас. — Саймон пьет минералку. — Но, честное слово, он ведь просто думал немного заработать. Я всегда пытался разбогатеть, когда был мальчишкой.

— Он не нуждается в деньгах. Мать дает ему все, что он пожелает.

— И все же это ведь деньги. Помнится, я уговорил бабушку выдавать мне подаренные деньги на Рождество однодолларовыми купюрами, чтобы их было побольше. Мне просто нравилось иметь деньги. Я раскладывал их на постели и валялся на них.

— Уильям слишком мал для такого, — мрачно отзываюсь я.

— Да ничего подобного. Подружка, твой пасынок старше нас с тобой.

Снова среда, и идет дождь — в такую погоду возвращаться из детского сада пешком не самое приятное занятие, но я по крайней мере смогу пройти через пустой парк. Мои первые походы в Центральный парк — в детстве, с отцом — были своего рода спасением. Правда, в то время парк был изрядно заброшен. В Черепашьем пруду плавали пивные банки, а если бы на Овечьем лугу паслись овцы, им бы пришлось питаться пылью, а не травой. Но у отца случались приступы ностальгии по парковым тропинкам и игровым площадкам, поэтому визиты в парк стали своего рода паломничеством, и не важно, насколько убогим и запущенным было это место.

Отец вырос на Аппер-Вест-Сайд, в семье, которая лишь раз в году могла позволить себе отдых в Катскилле. Каждые полгода или около того, когда у нас была пара часов свободного времени в промежутке между покупкой билетов в кино за полцены и началом вечернего сеанса, отец решал, что мы проведем это время не в магазине, а в парке.

Мама не приходила в восторг от этих экскурсий, она боялась грабителей и молодых людей, предлагавших «косячок». Похоже, ее страхи не были совсем уж неоправданными: в те годы парк был куда опаснее, чем теперь, и молодые люди явно пытались нас напугать, а отнюдь не воображали, что хорошо одетый мужчина, с облаченной в меха женой и юными дочерьми, всерьез собирается разжиться травкой. Мне нравились наши прогулки по парку с отцом. Он показывал лужайки, где играл в бейсбол с братьями и друзьями. Помню, отец поковырял мыском ботинка землю у подножия дерева, потому что там, по его воспоминаниям, в 1946 году Бобби Финкельман зарыл серебряный канадский доллар.

Однажды, когда мне было лет десять и мы пошли в парк вдвоем — не помню, почему мама отказалась к нам присоединиться (возможно, простудилась, или же они с отцом поругались, или же ей не хотелось в кино), папа повел меня к Гарлем-Меер ^[4]. Это было настоящее приключение. Собирался дождь, мы проходили мимо старого лодочного сарая — полуразвалившейся лачуги, где стены исписаны граффити и воняло мочой. Прежде я не бывала в Гарлеме и воображала его как очень темное и страшное место, где обитают темные и страшные люди. Но отец не обратил внимания на мой ужас. Мы обошли вокруг пруда, разглядывая деревья, растущие на высоких склонах. Отец широко улыбался прохожим, даже подвыпившим старикам, которые тянули вино из бутылок, обернутых мятой бумагой. Теперь бы я сказала, что подобное отцовское поведение было типичным для богатого либерала, но тогда он казался мне воплощением расовой справедливости. Как только я сумела закрыть глаза на вандализм, то оценила красоту самого северного уголка Центрального парка.

Переехав в Нью-Йорк, я начала исследовать парк сама. В те времена он только-только начал медленно превращаться из джунглей, где полно бродяг и наркоманов, в пасторальную идиллию для немолодых горожанок, которые рассматривают в дорогие бинокли певчих птиц, и для пожилых любителей рыбалки. В моих прогулках по наиболее удаленным уголкам парка было что-то смелое и первооткрывательское. Теперь, после правления Руди Джулиани (ни один добропорядочный либерал не признается, что голосовал за него, но при этом не сможет удержаться от сдержанного одобрения, когда держит путь через теоретически очищенный от криминала город), даже в такой глуши как Рэмбл, полно неспешно прогуливающихся людей. Раньше только парочки, ищущие укромный уголок, бродили по этим тропинкам, не обращая внимания на птиц и отдавая предпочтение куда более приземленным усладам. В наши дни парк открыт для всех. Любители уединяться по-прежнему здесь (один из этих типов, явный сибарит, с которым мне доводилось встречаться не раз, приносит с собой складной стул — сидеть на камне или на бревне его явно не устраивает), но теперь к ним прибавились орды туристов, офисные сотрудники в обеденный перерыв, пожилые спортсмены и группы школьников, изучающих биологию. Но зимой или в дождь мне удается уединиться.

В лифте я не одна, но мои спутники слишком увлечены друг другом, чтобы хотя бы поздороваться со мной. Я смотрю прямо перед собой и будто не замечаю, что гитарист засовывает руку за пояс джинсов своей подруги — ее желтый дождевик задрался, и она хихикает. Когда мы оказываемся в вестибюле, он щиплет ее за задницу и высвобождает руку. Я старательно притворяюсь, что ничего не заметила, и в итоге не успеваю приготовиться к предстоящей прогулке через парк. Впрочем, на улице холодный дождь, и даже закаленные нью-йоркские дети не выходят из дома в такую погоду.