Тень евнуха - читать онлайн книгу. Автор: Жауме Кабре cтр.№ 101

Мне показалось унизительным, что ужин с Терезой становится мотивом для спора с шефом, но я не собирался отступать ни на шаг. Дуран взял счет за ужин и посмотрел мне в глаза:

– С кем ты там ужинал?

– Со Стайнером.

Что доказывало, что Микель Женсана-и-Жиро был не только слаб и смертен, но и не во всех отношениях совершенен. Что у него, как у всех, были секреты и он врал, как и все. Но ему ни в коем случае не хотелось вмешивать священное и неприкосновенное присутствие Терезы в редакционные дрязги. Я указал на бумажку, являвшуюся предметом разбирательства:

– Я пять дней просидел в Лондоне, сделал интервью высочайшего качества, провел переговоры в отношении следующего интервью, а ты со мной споришь из-за счета на пятьдесят фунтов!

– Шестьдесят три.

– Давай сюда.

Я выхватил у него бумажку и положил в карман, отказываясь таким образом от всех своих притязаний на героическую самозащиту. С видом мученика.

– Я и сам могу оплатить ужин со Стайнером.

И я вышел из его кабинета, несколько наивно надеясь, что его хотя бы чуточку начнет мучить совесть. И пошел к своему столу, потому что меня позвали к телефону.

– Не понял, кто меня спрашивает?

– Я сама не поняла. – Лали передала мне трубку и встала из-за стола, чтобы дать мне спокойно поговорить. – Голос какой-то странный.

– Сиди-сиди, куда ты?

Но она показала мне знаками, чтобы я не волновался, что она как раз собиралась пойти выпить кофе. Издалека, из-за своего стола, Жулия посмотрела на меня так, что я испугался.

– Слушаю?

Мне кажется, что важные моменты в жизни человека всегда происходят при обстоятельствах, которые никто никогда не посчитал бы значительными или способными войти в учебники истории такими, какие они есть, без прикрас. Новость о капитуляции войск Третьего рейха застала дядю Маурисия на чердаке дома Женсана, где он плакал, вспоминая о своем Микеле. Он спустился, встревоженный криками Ремей. Точно так же, как и Гастон Лафорг ^[202] узнал о том, что Дрейфус осужден и приговорен за государственную измену, услышав слишком громкий хохот соседей. Микель Женсана Второй после мелочной и неприятной склоки в кабинете директора стоял у стола и, искоса поглядывая на Жулию, пытался вытащить сигарету из пачки одной рукой, когда вдруг услышал странный, наполовину охрипший голос Арманда, произносивший: «Микель, это ты?»

– Да. Кто это говорит?

– Тереза погибла.

Мне кажется, вначале я его не понял. Но перед глазами у меня пошли пятна. Сигарета раскрошилась в руке, и я сказал: «Нет, что ты такое говоришь, ради Бога, что ты такое говоришь?», без крика, но с болью в голосе, и Арманд повторил: «Тереза умерла», и тут я увидел белую бабочку, уставшую летать, она уселась на батарею и там застыла. Тереза, смысл моей жизни. Случилось так, что рано утром заспанный шофер грузовика выехал на встречную полосу. Они ехали в правом ряду, потихоньку, разговаривая, наверное, о музыке или о чем-то таком, в солнцезащитных очках, наслаждаясь свободой, как Тельма и Луиза ^[203], открыв окно навстречу ветру, но смерть преградила им путь на Богемском шоссе за пятьдесят семь километров от Праги. И я увидел, как хватаюсь рукой за голову, чтобы осознать эту ужасную мысль, а Арманд монотонным печальным голосом говорит мне: «В ночь перед отъездом Тереза сказала мне, что вы, кажется, снова будете встречаться, поэтому я тебе и звоню. Потому что это, конечно же, означает, что вы недавно виделись и что…» Бедный Арманд разрыдался, а я, с полными слез глазами, подумал: «Бедная Тереза, ей даже не удалось посмотреть на Карлов мост и еврейский квартал, она, бедняжка, не увидела ни Вышеграда, ни Нерудовой улицы». И когда я повесил трубку, сдается мне, я только чудом не рухнул на пол. Я опустился на свой стул. Жулия не сводила с меня глаз, но я ее не видел. И в это мгновение Микель закрыл лицо обеими руками, потому что ему пришла в голову ужасная мысль – мысль, которая с тех пор не оставит меня уже никогда в жизни. Мысль, полная боли: «Тереза, любовь моя, я не захотел сказать тебе, что люблю. Ты умерла, а я так тебе об этом и не сказал. Ты умерла и не узнала о моей великой правде, о том, что, несмотря ни на какие события, важнее всего для меня моя любовь к тебе. Я не знаю, смогу ли я это вытерпеть, Тереза. Ты умерла, не услышав этого». Понимаешь, Жулия?

Я решил помочь Арманду и брату Терезы с формальностями, касавшимися репатриации тел погибших; тело ее подруги перевезли в Лондон. Я ходил в чешское консульство и даже слетал в Прагу, в ненавистную и ненужную Прагу – такую прекрасную, такую гостеприимную, такую любимую, – чтобы сопроводить гроб с телом покойной, и начал понимать, как много боли в необъяснимой смерти. Я нашел в себе силы, чтобы вместе с убитым горем и растерянным Армандом смотреть на нее, бледную, недвижимую, с каким-то изумленным выражением на лице, пока слезы не затопили мне глаза. И она навсегда исчезла из моего поля зрения и из моей жизни. Неправда: я ношу ее в мыслях и в сердце, я спрашиваю себя, почему так ужасна неподвижность смерти. Тереза, ты уже никогда не сможешь играть на скрипке или напевать мелодии, идущие у тебя из сердца. И я, как бесчувственный робот, присутствовал на всех бессмысленных церемониях прощания и плакал в уголке, за молчаливыми братьями Молинер, потому что, в конце-то концов, я не приходился ей никем. Микель выслушал пару речей главных шишек музыкального мира, певших дифирамбы великолепной солистке, безвременно ушедшей от нас: она уже превратилась из юного дарования в сложившегося исполнителя и стала посланницей своей страны. «Смерть отняла у нас перспективы блестящего будущего, которое открывалось перед Терезой Планельей, наш отдел культуры надеется на возможность учреждения премии для молодых исполнителей, носящей ее имя» и так далее. А я все думал: «Да-да, говорите что хотите, я все это чувствую совсем иначе, я ее любил, любил до бесконечности, и мы помирились. Мы понимали друг друга с полуслова, с малейшего жеста, а ведь мы даже не жили вместе. Наша любовь была безмерна, я ее обожал, а она жила музыкой так, будто была плотью от плоти ее, и научила меня любить камерную музыку как один из самых изысканных даров, доступных человечеству, а я не захотел ей сказать, что люблю ее; возле отеля «Ритц», на Пиккадилли. (Быстрым движением руки Микель попросил у метрдотеля счет и смахнул слезу.) И ты умерла, так и не услышав моего признания в любви, Тереза. С тех пор, а ведь уже прошло столько времени, я все пытаюсь жить с этой пронзительной болью в памяти, и ничего из этого не выходит».

Именно поэтому даже угрозы того хриплого голоса мне больше не страшны. Наступает момент, и тебе становится ясно, что, когда придет смерть, ты умрешь, и все тут, и ты перестаешь бояться. Но об этом я никогда не расскажу тебе, Жулия, потому что для тебя, как и для Марии, и для дочери Болоса, и для его партии, его смерть была и навсегда останется необъяснимым несчастным случаем.