История Японии - читать онлайн книгу. Автор: Эльдар Дейноров cтр.№ 77

Таким людям могло прийтись по душе учение Гэнсина, автора работы «Сущность спасения» («Одзё ёсю»). Так началось окончательное формирования в Японии буддийской школы «Чистой Земли» и амидаизма (особого почитания Будды Амитабхи). Но это направление было широко распространено и в Китае.

Амидаизм настаивает на том, что путь спасения — это вера, хотя ранний вариант буддизма, усвоенный японцами, утверждает, что главное — наши поступки. Считалось, что в дни упадка человек вряд ли может следовать дорогой, указанной Буддой Гаутамой Шакья-Муни (яп. — Сяка). Поэтому Будда Амитабха (Амида) дал некий «изначальный обет», дабы люди спасались через веру в него. Жаждущий спасения должен лишь искренне повторять простую молитву к Амиде. Тогда можно будет рассчитывать на возрождение в «Чистой Земле» («Дзёдо»), и уже там обрести просветление.

Гэнсин в своем труде изобразил ужасающий ад и впечатляющий рай столь живо, что последователи этого учения отыскались очень быстро. Любопытно, что вера в спасение через Амиду оказалась привлекательной для всех школ японского буддизма. По крайней мере, так было до XII в., когда выделилась отдельная школа амидаизма.

Но учение о спасении стало действительно народным вариантом буддизма, поскольку оказалось простым и доступным для понимания всех сословий.

О жанре «военных повестей» мы уже упоминали, в дальнейшем (после войны Гэмпэй) он получит огромное развитие. Но жанр исторических хроник получил огромное развитие в ходе периода Хэйан (прежде всего — начального этапа). Можно еще раз назвать «Секу Нихонги», но имелись и четыре других хроники, посвященные событиям VIII–IX вв. К литературе подобного рода примыкают и законодательные кодексы с комментариями, касающиеся и уголовных, и гражданских дел, и административных правил, и обрядов.

Важным этапом постижения «китайской науки» стала подготовка тысячетомпого собрания китайской классики — от древних авторов до эпохи династии Тан. Как правило, эти произведения связаны с историей и политикой. Не забудем, что выдающиеся полководцы вроде Ёритомо Минамото обучались стратегии но трактатам Сун-цзы. (Хотя японские реалии повлияли на их искусство руководства войсками).

Выпускались и буддийские тексты, в том числе (и в этом видна заслуга Кукая) санскритские пособия. Вообще религиозная литература была крайне популярна в это время — от легенд и волшебных сказок до философских трактатов.

Но особый импульс получила в этот «галантный период» японской истории поэзия. Да иначе и быть не могло, без умения слагать стихи нечего было и мечтать получить должность при императорском дворе. Поэзия сделалась ощутимой частью жизни аристократии, без нее, без конкурсов и состязаний этот «японский Версаль» нельзя и представить.

Конкурсы порой были сложны. До нас дошло описание традиции, связанной с винопитием. Поэт садился на камень над ручьем, а выше но течению пускали чарку с вином. И — время пошло. Нужно было успеть сложить и прочесть стихотворение на заданную тему, и только после этого перехватить чарку и выпить вино. (Пожалуй, в сравнении с этим обычаем под названием «гокусун» нынешние литературные интернет-конкурсы с ограничением времени написания и темы, например, небезызвестная «Грелка», кажутся скучными и пресными). Правда, тот самый император Уда, обладавший независимым характером, устроил однажды и самое обычное соревнование по перепою, и вино текло «подобно воде, выливаемой в песок». Чем оно могло закончиться, вполне очевидно. И все же, это могло рассматриваться в утонченном Хэйане, как варварство и отступление от высокой эстетики. Гораздо интереснее были турниры другого свойства.

В своей работе «Герои, творцы и хранители японской старины» А.Н. Мещеряков приводит описание поэтического турнира в начале X в. Заметим, что поэты не выступали самостоятельно, а делились на две команды — «левую» и «правую».

«Бывший государь Уда был облачен в темно-алую накидку и шаровары, напоминающие цветом желтую хризантему, столь любимую государем Ниммэем, Команда «левых» красовалась в «цветах сакуры» — белые одежды на багряной подкладке, а «правые» выступали в белом на зеленой подкладке цвета ивы…» Команды преподнесли Уда столики, искусно изукрашенные в соответствии с цветовыми и тематическими доминантами своих одежд. Послания, адресованные Уда, были прикреплены к веткам сакуры и ивы. Играла музыка. Стихи, сочиненные участниками, опускались в ящичек сандалового дерева. Высшие придворные наблюдали за поединком, собравшись у входа. Стихи зачитывались на этот раз придворными дамами, появившимися из-за бамбуковой шторы. В соответствии с заданием каждой стороной было сложено по сорок песен, посвященных любви, а также 2-й, 3-й и 4-й луне года. Арбитром выступал сам Уда — он объявлял результат после прочтения каждой пары песен. Победителем была признана команда «левых». После этого для каждой песни определили место на столиках: стихи, посвященные весенней дымке, положили возле макета горы, песни о соловье прикрепили к ветке сливы и т. д. В заключение Уда преподнес участникам состязания парадные одежды».

Некоторое время были популярны китайские стихи, но в X в. особое значение приобрела национальная поэзия. С благословения императора была начата работа над новой поэтической антологией — продолжением «Манъёсю». Она была завершена в 922 г. «Собрание старых и новых японских песен» («Кокин вака сю» или, сокращенно, «Кокинсю») включало около 1 100 кратких стихов. Форма их невероятно отработана, а в содержании более чувствуется сдержанность.

Антология стала образцом для будущих поколений поэтов (как и «Манъёсю»). Между прочим, есть там и стихотворение, которое позднее, уже в 1908 г., стало словами к гимну Японии. К сожалению, автор его неизвестен.

Как видим, отличие от «Боже, царя храни» или «Боже, храни королеву» здесь лишь в отсутствии христианской символики и особенном восточном колорите, связанном с магией больших цифр.

Одним из составителей «Кокинсю» был известнейший поэт той эпохи Цураюки Кн (Ки-но Цураюкн). Нам сложно сказать (тем более, если мы незнакомы с иероглифами), как относиться к нему. Современники считали его великим мастером. Но уже в XI в. отношение любителей поэзии к нему было пересмотрено, а впоследствии Цураюки и полностью исчез из поэтических антологии. Но время от времени этот поэтический культ возрождался. Впрочем, пожалуй, стоит все же поверить тем, кто жил с ним в одну эпоху. Лишь в 1905 г. ему был присвоен почетный второй придворный ранг, тогда как при жизни Цураюки был обладателем пятого ранга…

Любопытно в «Кокинсю» вот что: там можно встретить гораздо меньше названий всевозможных местностей, а раздел «Путешествий» занимает очень маленькое место. Видимо, теперь хэйанская аристократия не путешествовала вовсе, это было ни к чему. А природу мог успешно заменить сад при дворце…

Но лучшее произведение самого Цураюки связано как раз с путешествием («Тоса ницки»). Это дневник, связанный с путешествием в Тоса, написанный легко и непринужденно. В предисловии он утверждает, что так могла бы написать женщина то есть, с употребление японских слов и слоговой азбуки.