Цена человека: Заложник чеченской войны - читать онлайн книгу. Автор: Ильяс Богатырев cтр.№ 20

– Шамиль, вы чувствуете себя героем? – выкрикнул мой коллега Александр Харченко.

– Нет, – серьезно и тихо ответил Басаев, – я отношусь к этому философски – сегодня превозносят, завтра эти же люди могут и проклясть.

Как в воду глядел.

– Когда мы отъезжали со двора больницы, вы сказали: «Простите, если можете». Но медсестры, выглядывавшие из окон, не слышали вас. Что вы хотели этим сказать? – спросил я о том, что, на мой взгляд, было важнее всего.

– Я хотел сказать, что жалею о том, что случилось. Честно говоря, я чувствовал себя скотиной, когда мне, ради спасения своих раненых бойцов, пришлось отойти и закрепиться в больнице.

– Да, но ведь вы сгоняли туда и мирных граждан города?

– Может, кто-то из вас не знает, но сейчас идет война. Война России против Ичкерии, – отвечал Басаев. – Я хотел еще посмотреть, будут ли российские войска воевать против мирных русских, как они это делают против мирных чеченцев. Я убедился, что тем, кто отдает приказы, разницы нет…

В Зандаке мы пробыли не более часа. Все это время где-то высоко над аулом парил вертолет. Поавтобусно посчитали всех заложников, кто-то из боевиков дружески попрощался с одним из русских заложников из нашего автобуса, и колонна, еле развернувшись на тесной площадке на возвышенности, тронулась обратно в сторону Дагестана. Настроение в автобусе, где остались одни только что освобожденные заложники, не изменилось. Впечатление было такое, что они все еще пребывают в некоем отрешенном от происходящего состоянии. Наш водитель спокойно сел за руль, надел солнцезащитные очки, посмотрел в зеркала заднего вида и уверенно включил первую передачу.

Мы возвращались в сопровождении дагестанской милиции во главе с их районным начальником. В дагестанском райцентре Новолакском нас всех – буденновских заложников, сопровождавших их депутатов и журналистов – завели в столовую и бесплатно накормили котлетами с макаронами и напоили водкой. К моему удивлению, депутаты Госдумы опустошали свои стаканы быстрее заложников и перепили даже журналистов.

Теперь главное было довезти то, что мы сняли, до Москвы в целости и сохранности. Я посчитал, что возвращаться в Буденновск со всеми не совсем предусмотрительно: представителям спецслужб наверняка было бы интересно взглянуть на наш материал, а там уж не знаю, что могло бы произойти с кассетами. Мы решили от греха подальше добираться своим ходом и вылетать в Москву не из Махачкалы, а из Минеральных Вод. На частнике доехали до махачкалинского автовокзала и оттуда на стареньком чадящем «Икарусе» почти весь день добирались до Минвод: трасса «Ростов – Баку» (ныне федеральная дорога «Кавказ») была закрыта на чеченском участке, и мы совершили крюк по тому же северному Дагестану и ставропольским полям. Бескрайность Ногайской степи, как еще недавно называли эти места, расслабившись, лицезрели с Сергеем воочию.

В белой комнате-камере мы пробыли больше, чем где бы то ни было за весь период заточения. Мне до сих пор кажется, что узнал бы ее на ощупь, с закрытыми глазами. Неровности отрешенных, глухонемых стен с проглядываемыми следами от ковров, трещинки на известковой побелке, давно некрашеные, но плотно сложенные доски пола, дверь ядовито-синего цвета; скрюченный в спираль провод с тусклой лампочкой посреди потолка… Интересно, живет ли там сейчас кто-нибудь?

Нам вернули игральные карты. И мы опять играли – увлеченно, быстро, будто торопя время, поочередно разбирая их из колоды, партию за партией, лежа на животе и полулежа на боку, сидя в позе лотоса или широко раскинув ноги. Но в какой-то момент нам одновременно надоело кидаться в «дурака» с «козлом» и мы, не говоря ни слова, разом перестали играть. Только спустя пару безмолвных дней Влад вновь взял карты и научил меня примитивному пасьянсу, который раскладывается по количеству букв в имени человека. Так мы нашли еще один способ коротать время за картами. Мы раскладывали этот пасьянс на всех, кого только могли вспомнить. Если он складывался, значит, считали мы про себя, этот человек тоже помнит нас, ждет и переживает. А еще я часто раскладывал пасьянс на семь букв слова «свобода». Пасьянс раскладывался капризно, обманчиво и с переменным успехом, и тогда я стал раскладывать «на свободу» через пять дней, через десять. Затем я уточнял свой запрос картам словом «освобождение», каждый раз задавая в уме новую дату…

Да, у нас ведь появился календарь! Роясь в своих бумажках, Влад обнаружил истрепанный карманный календарик за предыдущий, 1996 год, и мы, узнав у охранников точную текущую дату, приспособили его для учета времени. Каждый раз, когда за заколоченным окном после перерыва вновь слышалось пение птиц, Влад зачеркивал в календарике еще один день заточения. Несколько раз, передавая друг другу календарик, мы с Владом пытались загадывать ТОТ день. Пессимистом чаще всего оказывался я: освобождение предсказывал в среднем на десять дней позже, чем Влад. Мне хотелось, чтобы Влад оказался прав, но я знал о похищениях немного больше, чем он, и потому более реально представлял себе, когда может произойти наше освобождение. Я сам боялся упрямой мысли о том, что раньше чем через полтора месяца нас вряд ли освободят.

Кроме игральных карт у нас появилось еще одно замечательное развлечение: нам принесли целых три книги, из которых предусмотрительно были вырваны листы с библиотекарскими штампами. Одна из них была, скажем так, о психо-социальных проблемах коллективизации в Прибалтике(!), вторая – не помню даже, о чем, а вот третью, без обложки, – про приключения пиратов – мы с Владом сразу же решили разорвать пополам и читать параллельно: Влад взялся за вторую половину, я – за первую, дочитав каждый свою половинку, мы обменялись «полукнигами» и продолжали следить за чрезвычайно захватывающим, как нам казалось, сюжетом. Помню, что читал я медленнее, чем Влад, стараясь растянуть удовольствие и разложить главы книги, как по частям сериала. Влад, дожидаясь, пока я дочитаю свою половинку, пару суток читал другую книгу.

После того как мы с Владом наигрались в карты, понараскладывали пасьянс и перечитали книги, мы почувствовали время, ощутили, как оно застопорилось. Мы вновь – каждый по-своему – погрузились в апатичное и липкое безмолвие. Временами казалось, что стук сердца, следуя заторможенному и бессмысленному взгляду, сливается с белыми стенами, глохнет и перестает стучать. Спустя еще несколько мгновений ты смотришь на себя со стороны и видишь, что обволакиваешься белесым омутом и можешь не уловить разницу между бытием и тем, что находится за ним. Ни о чем не думается и ничего не чувствуется: ты погружаешься в спячку наяву, в отупляющий безмятежный транс, в бледное безмолвие. В такие минуты можешь не заметить, что умер.