Резидентура. Я служил вместе с Путиным - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Ростовцев cтр.№ 41

Тетя Вера и дядя Николай Ильич вели в своем селе большую просветительскую работу: воевали с неграмотностью, читали лекции на общеобразовательные темы, организовывали вечера, посвященные великим писателям. Иногда тетя устраивала громкие читки и брала меня с собой в клуб. Она читала колхозникам «Капитанскую дочку» и «Белеет парус одинокий», всякий раз делая перерыв на самом интересном месте. Зал всегда был полон. Как они слушали! А ведь это были в основном люди среднего возраста. Приходили и совсем пожилые. Однажды я спросил у тети:

– Зачем ты читаешь им? Разве они сами не могут прочесть этого?

– Могут, – ответила тетя, – только по складам. Они ведь почти неграмотные. Но когда-нибудь мы научим их всех читать бегло.

Учились тогда все. Это была стихия, захватившая страну. За двадцать лет новая власть построила 20 000 школ. Это больше, чем было построено за предыдущие двести лет. Вузов в Советском Союзе за те же двадцать лет открыли в семь раз больше, чем их было в дореволюционной России. По уровню образованности мы уверенно выходили на первое место в мире. Французский премьер Эррио сказал тогда: «Наука стала кумиром новой России». И это соответствовало действительности. У меня могут спросить: а как же Вавилов и другие? Страшны эти потери. Однако, несмотря ни на что, приобретения были весомее потерь.

Я полагаю, что победное шествие культурной революции стало основной причиной того, что мои родственники простили новой власти свои обиды и приняли всю революцию целиком. Приняли и поверили в нее. Ужасы Гулага были известны только тем, кто там сидел. Немногие вернувшиеся молчали как рыбы. Об истинных масштабах репрессий знал малый круг посвященных. Знал и тоже молчал десятилетия.

Как же должен относиться к революции я сам? Ведь Советская власть лишила меня родителей и на протяжении всей моей жизни относилась ко мне с некоей долей подозрительности. Об этом я еще напишу подробнее в последующих главах. Да, революция оставила меня круглым сиротой, но она же дала мне самое дорогое – жизнь. «Как так?» – спросит читатель. Очень просто. Не случись революции, моя мама, дочь весьма состоятельных родителей, никогда не вышла бы замуж за моего папу, сына бедняка. Тетя Вера рассказывала, что как Николай Маркелович Иваницкий, так и родители бабушки Жени в день рождения обязательно дарили каждой из своих внучек по десять золотых червонцев. Это помимо обычных подарков. Уверен, что отцу моему ничего подобного не дарили. Конечно, не будь революции, у моей матери, возможно, все равно родился бы сын, но это был бы уже не я, а кто-то иной. Другая сторона вопроса заключается в том, что революции своей Россия ждала сто лет. Она ее выносила, выстрадала. А то, что протекала наша революция так жестоко и дико, виноваты мы сами, русские. Такой уж мы народ. Революция была продолжением бунтов Стеньки и Пугачева. Чего же вы хотели от нее? Я прощаю революции всю боль, какую она мне причинила, и скорбно склоняю голову над ее могилой.

Тетя Вера и дядя Николай Ильич были хорошими учителями. Я говорю так потому, что в 40-е годы сам у них учился. Они и воспитателями были хорошими. Потому ученики их не забивали, писали им, заходили в гости. Почти все учителя миллеровской школы в прошлом учились у них. Я пошел в первый класс тоже к бывшей их ученице. Особенно мне запомнились красавцы-командиры Красной армии с кубарями в петлицах. Это были рослые, физически сильные степные парни. Это было поколение, заслонившее собой страну в годину войны. Мало кто из них остался в живых. В 1947 году тетю Веру разыскал кто-то из коллег по работе в миллеровской школе. Помню, как тетя плакала, читая письмо, полученное будто из прошлого. В письме сообщалось, что в 1942 году девять бывших учащихся миллеровской школы во главе с Иваном Яровым, которого я хорошо помню, создали в тылу у немцев подпольную организацию. Никакого существенного ущерба оккупантам эти мальчишки не успели нанести. Немцы их быстро переловили и уничтожили всех до одного. Тетя Вера эту весть пережила очень тяжело. Она все снова и снова вспоминала, как прекрасно Ваня Яровой читал наизусть «Песню о Соколе». Даже поэму написала о своих учениках – героях Сопротивления. Поэму эту никто не напечатал, а черновик во время наших переездов был утерян. Мертвый Сокол, ощипанный и оплеванный, выброшен теперь на корм собакам. Победоносные ужи, обвивая своими скользкими телами микрофоны и телекамеры, поднимая маленькие плоские головки с газетных полос, глумливо шипят, издеваясь над памятью павшего героя. О, им неплохо заплатили, этим ужам! Им тепло и сыро! Как хорошо, что тетя Вера не дожила до наших похабных дней! И все-таки я прощу тебя, гориллоподобный парень с пустыми глазами и неподъемной сумкой через плечо, несущийся невесть куда по делам своих коммерческих структур, я прошу тебя: остановись и вспомни, что ты человек и что ты русский!

Круг моих друзой в раннем детстве был весьма ограниченным. Со двора мне отлучаться не разрешали, а когда не было бабушек, вообще запирали одного дома. Такие дни я проводил в гостиной среди книг и игрушек, незаметно для всех научившись читать. У меня были кубики с картинками и буквами. Похожие кубики и теперь делают для дошколят. Вот из таких кубиков я и научился складывать слова, а затем перешел к чтению книжек. Однажды дядя, сидя за обеденным столом, читал областную газету «Молот». Глядя через его плечо на крупные заголовки, я прочел: «Прокурор». Дядя опешил.

– А ну-ка это прочти! – попросил он.

Я прочел.

– А это, а вот это!

Я прочел все, что он просил.

– Быть тебе прокурором, – сказала, смеясь, тетя Вера, а дядя накинул плащ и отправился в школу, откуда принес букварь, который я тут же прочел от корки до корки вслух своим изумленным родственникам.

Забегая вперед, скажу, что прокурором я не стал. Наоборот, значительную часть моей жизни мне пришлось нарушать законы. Правда, это были законы чужих стран…

Войну ждали все как неизбежность, и все знали, с кем будем воевать. И ненавидели фашизм, несмотря на политические игры, затеянные Сталиным и Гитлером. Войны не ждали 22 июня 1941 года. Думали, она придет позже. Я хорошо помню тот день. Он выдался погожим, жарким. С утра мы остались дома вдвоем с бабушкой Женей, которая в то время гостила у нас. Тетя с дядей уехали на курорт. В полдень бабушка разожгла на веранде керосинку и стала разогревать обед. Я играл во дворе. Радио было выключено. Мы включали приемник только с дядиного разрешения. Пришла соседка и без всякой паники пересказала нам основные положения выступления Молотова. Все мы по дурости не вполне осознали серьезности момента. Бабушка занервничала только потому, что бомбили Киев, а ее Чернигов совсем рядом. Соседка ее успокоила, заявив, что немцу все равно скоро крышка. Так якобы сказал товарищ Молотов. Мы пообедали и продолжали заниматься своими делами. Однако вечером появились вернувшиеся с ростовского вокзала тетя с дядей, которые популярно разъяснили нам, что война будет тяжелой и кровавой и что всех нас ждут суровые испытания. Бабушка, маленькая и шустренькая, начала собираться домой, в Чернигов.

В первом классе я проучился всего месяц с небольшим. Обстановка становилась все более тревожной. Приближался фронт. Однажды темным дождливым октябрьским вечером около нашего дома остановилась целая вереница повозок, набитых домашним скарбом и людьми обоего пола, молодыми, старыми и малыми. Через минуту все наши комнаты заполнило районное начальство с семьями. Кто-то сказал, что немцы то ли прорвались, то ли высадили десант и Ростов дал указание эвакуировать наш район, расположенный на западе области. Дядя пошел к председателю колхоза договариваться насчет лошадей. Ему быстро выделили крепкую телегу и тройку лошадей. С ними дядя умел управляться. Кроме того, у него были хорошие руки мастерового человека. За ночь он превратил нашу телегу в цыганскую кибитку. Тетя между тем собирала и укладывала в телегу саже необходимые вещи. Пока тетя с дядей работали, приезжие спали вповалку на полу по всему нашему дому. Я в последний раз задремал в своей кроватке. Выехали на рассвете. Мне поначалу все это даже правилось. Я был еще слишком глуп и плохо представлял перспективу своей дальнейшей, жизни. Я не понимал, что в то октябрьское утро оборвалось навеки мое короткое детство и мне придется вместе со взрослыми испить до дна огромную чашу огромного горя, выпавшего на долю моей страны и моего народа.