Эверест. Кому и за что мстит гора? - читать онлайн книгу. Автор: Джон Кракауэр cтр.№ 71

К тому времени весть о гибели Ясуко Намбы облетела всю Японию. Уже 12 мая – меньше чем через двадцать четыре часа после ее смерти на Южном седле – в самом центре базового лагеря приземлился вертолет, и из него выскочили два японских журналиста в кислородных масках. Обратившись к первому, кого они там встретили – а им оказался американский альпинист Скотт Дарсни, – журналисты спросили, что он знает о смерти Ясуко. Нукита предупредил, что теперь, спустя четыре дня, в Катманду нас встретит толпа журналистов и телерепортеров, которые захотят узнать подробности о смерти японской альпинистки.

В тот же день, ближе к вечеру мы сели на борт огромного вертолета «Ми-17» и поднялись в воздух сквозь просвет в облаках. Через час вертолет приземлился в международном аэропорту Трибхуван, и когда мы вышли, то тут же оказались под прицелом многочисленных микрофонов и телекамер. Мне, как журналисту, было весьма поучительно оказаться по другую сторону информационных баррикад. Бесчисленное множество репортеров, главным образом японских, желали услышать от нас подробный отчет о трагедии с точным описанием всех действий злодеев и героев. Однако хаос и страдания, свидетелем которых я оказался, было очень трудно передать словами. Через двадцать минут перекрестного допроса на солнцепеке на взлетной полосе меня спас консул американского посольства Дэвид Скенстед, который вытащил меня из толпы журналистов и отвез в отель Garuda.

После этого меня ждал еще целый ряд сложных интервью с другими репортерами, а потом допрос с пристрастием хмурых представителей непальского министерства по туризму. В пятницу вечером в Катманду я бродил по аллеям района Тамела в поисках спасения от глубочайшей депрессии. Я дал тощему непальскому мальчишке пригоршню рупий и взамен получил маленький бумажный пакетик с изображением рычащего тигра. Вскрыв пакетик в гостиничном номере, я высыпал часть его содержимого на лист папиросной бумаги. Бледно-зеленые «бошки» были покрыты клейкой смолой и пахли гнилыми фруктами. Я свернул косяк, выкурил его до конца, потом, ни в чем себе не отказывая, свернул еще один, потолще, выкурил его до половины, потушил в пепельнице, и в этот момент комната начала вращаться.

Лежа голым на кровати, я слушал доносящиеся сквозь открытое окно звуки ночи. Звонки рикш смешивались с гудками автомобилей, криками уличных торговцев, женским смехом и музыкой из соседнего бара. Распластавшись на спине, слишком укуренный, чтобы шевелиться, я закрыл глаза, предоставив липкому предмуссонному зною разливаться по моему телу. Мне казалось, что я расплавлюсь и впитаюсь в матрас. Череда причудливо разукрашенных буддистских колес Дхармы и большеносых персонажей из комиксов проплывала в неоновом свете перед моим внутренним взором.

Повернув голову, я уткнулся ухом в мокрое пятно. Оказалось, что по моему лицу обильно текут слезы и капают на простыню. Я чувствовал, как во мне клокочет обида и стыд, поднимаясь по позвоночнику откуда-то изнутри. Потом из меня хлынул неудержимый поток слез и соплей, я зарыдал и продолжал рыдать все сильнее и сильнее.

19 мая я вернулся в Штаты и привез с собой две большие сумки с вещами Дага Хансена, чтобы вернуть их тем людям, которые его любили. В аэропорту Сиэтла меня встретили его дети Энджи и Джейн, его подруга Карен-Мари, а также его друзья и родственники. При виде их слез я почувствовал себя глупым и никчемным идиотом.

Вдыхая густой воздух, напоенный запахами океана, я восхищался буйством весны в Сиэтле и, как никогда раньше, радовался очарованию влажной зелени. Терпеливо и медленно мы с Линдой начали процесс восстановления наших отношений. Двенадцать килограммов, потерянных мною в Непале, я набрал гораздо быстрее, чем хотелось бы. Простые удовольствия домашней жизни – завтрак с женой, любование заходом солнца над заливом, возможность встать посреди ночи и пойти босиком в теплую уборную – все это вызывало во мне вспышки радости, граничащей с восторгом. Но эти светлые мгновения омрачала длинная тень Эвереста, образ которой с течением времени постепенно тускнел.

Меня терзало чувство вины, и я до бесконечности откладывал звонок подруге Энди Харриса Фионе Макферсон и жене Роба Холла Джен Арнольд, пока они сами не позвонили мне из Новой Зеландии. Когда позвонила Фиона, я не смог найти слов, которые смирили бы ее гнев и объяснили смерть ее любимого. А Джен Арнольд во время разговора по большей части сама утешала меня.

Я прекрасно понимал, что восхождение на горные вершины – штука очень рискованная. Я признавал, что опасность является важной составляющей это игры, и без нее альпинизм мало бы чем отличался от сотен других пустяковых увлечений. Кому не хочется пощекотать нервы, прикоснуться к тайне смерти и хотя бы украдкой заглянуть за запретную границу жизни? Я был твердо убежден, что альпинизм – это прекрасный и замечательный вид спорта, и не вопреки, а как раз благодаря присущим ему опасностям.

Однако до моей поездки в Гималаи я никогда не видел смерть так близко. Более того, до поездки на Эверест я даже ни разу не был на похоронах! Смерть являлась для меня исключительно умозрительным понятием, пищей для абстрактных размышлений. Рано или поздно утрата подобной наивности совершенно неизбежна, но, когда это наконец произошло, шок был многократно усилен запредельным количеством смертей.

В ОБЩЕЙ СЛОЖНОСТИ ВЕСНОЙ 1996 ГОДА НА ЭВЕРЕСТЕ ПОГИБЛО ДВЕНАДЦАТЬ ЧЕЛОВЕК. ТАКОГО КОЛИЧЕСТВА СМЕРТЕЙ В ТЕЧЕНИЕ ОДНОГО СЕЗОНА НЕ СЛУЧАЛОСЬ С ТЕХ ПОР, КАК СЕМЬДЕСЯТ ПЯТЬ ЛЕТ ДО ЭТОГО НА ГОРУ СТУПИЛА НОГА ПЕРВОГО АЛЬПИНИСТА.

Шесть альпинистов из экспедиции Холла вышли на вершину, но только двое из них – Майк Грум и я – смогли вернуться назад. Из жизни ушли четыре члена команды, с которыми я вместе смеялся, страдал от горной болезни и вел долгие задушевные беседы. Мои действия, или, скорее, недостаток таковых, несомненно, сыграли свою роль в гибели Энди Харриса. А в те минуты, когда Ясуко Намба умирала на Южном седле, я находился всего в 300 метрах от нее. Я спрятался в палатке, позабыв о ее страданиях, и помышлял лишь о том, как спастись самому. Пятно позора на моей совести не из тех, что бесследно исчезнут через несколько месяцев горя и угрызений.

В конце концов я решил поведать о своей затянувшейся депрессии Кливу Шёнингу, который жил недалеко от меня. Клив сказал, что ему тоже очень тяжело из-за того, что на горе погибло так много людей, но, в отличие от меня, он не испытывал «комплекса вины оставшегося в живых».

– В ту ночь на Южном седле, – объяснил он, – я сделал все, что мог, чтобы спасти себя и людей, которые были рядом. К тому времени, когда мы вернулись к палаткам, у меня не осталось никаких сил. Я обморозил роговицу на одном глазу и практически ослеп. Я страдал от переохлаждения, бредил и дрожал так, что меня буквально трясло. Потеря Ясуко была для меня страшным ударом, но я не собираюсь брать на себя вину за ее смерть, потому что в душе знаю, что сделал все возможное, чтобы ее спасти. И тебе не стоит судить себя так строго. Тогда был страшный ураган. Вспомни состояние, в котором ты тогда был, и скажи – что ты мог сделать, чтобы ее спасти?

Скорее всего, ничего, согласился я. Но в отличие от Шёнинга, я никогда не буду в этом окончательно уверен. И то завидное душевное спокойствие, которого он достиг, мне остается совершенно недоступным.