Он оказался прав. Династия Сефевидов через шесть лет закончила своё правление полным крахом...
С трепетом думал Волынский о том, как объяснить Петру, почему ему не удалось заключить с Персией договор о помощи в войне против Турции. Этого желалось Петру, хотя у него были и свои виды на Персию. Артемий увидел явную нереальность этого плана. Персия не могла оказать никакой военной помощи в предстоящей войне с Турцией — слишком был очевиден экономический и политический развал этого государства.
Волынский писал Петру: «Развал, к счастию его царскому величеству, спеет, и хотя нам настоящая наша война (со шведами) и возбранялась, однако ж, как я здешние слабости вижу, нам без всякого опасения начать (войну) можно, ибо не токмо целою армией, но и малым корпусом великую часть к России присоединить без труда можно, к чему нынешнее время зело удобно, какого, чаю, не бывало и впредь удобнее не будет».
Он проницательно подметил слабость шаха. Его ханжество, безволие, крайняя религиозность и отрешение от всех государственных дел были наследственной традицией: все шахи до него — Сефи I, умерший тридцати одного года от роду, Аббас II, проживший лишь на два года дольше, Сулейман, чуть больше других царствовавший, — все они были воспитанниками гарема. Это воспитание притупляло ум, строго ограничивало молодую энергию, приучало к пьянству и низким порокам, заставляло чураться всяких новшеств. Но первый министр шахского двора проводил политику в отношении России последовательно и целеустремлённо: он боялся сильного соседа, всячески вредил ему и ставил препоны в дипломатических переговорах.
В Шемахе, куда с трудом добрался караван посланника, Волынский получил два письма от Петра. В одном из них был указ о присяге новому наследнику российского престола — трёхлетнему Петру II, сыну Алексея Петровича.
Присягу в посольстве приняли с великой торжественностью — палили из трёх пушек, отслужили молебен в походной церкви, все чины посольства подписались под присягой.
Всё оставшееся время в Шемахе до переезда в Низовую Волынский старался обезопасить своё пребывание в этом враждебном русским краю. Монахи-иезуиты предупреждали Волынского, что в Шемахе при проезде в узких коридорах высоких глиняных стен можно ожидать нападения — «для осторожности не токмо у драгун, и у лакеев, и у прочих оружие было готово, и у каждого по сорок патронов с пулями, и по нескольку картечи дано было, чтоб хоть и пропасть, только бы не даром».
Трижды пытались персидские конные нападать на караван, но были отбиты. И даже несмотря на такую тревожную обстановку, посланник выехал в Низовую из Шемахи с большой торжественностью.
Трёхдневный переход к Низовой закончился успешно, русские полоняне и полонянки присоединились к посольству, и 25 июня 1718 года оно погрузилось на четыре шкута
[32] и пять бус
[33]. Почти месяц длилось плавание по Каспийскому морю: бури и штормы не давали судам идти быстро и безостановочно.
Но вот завиднелась Астрахань. Артемий вышел на берег и припал на колени. Он поцеловал землю родины, на которой не был 3 года 5 месяцев и 6 дней...
22 месяца пробыл он в Персии и 20 месяцев потратил на дорогу.
7 августа 1718 года Артемий выехал в Петербург, отослав срочные реляции Петру, что умер слон, барс и некоторые другие шахские подарки. Пётр, однако, не остался без слона: шах подарил ему другого...
Сдав все бумаги и грамоты, договор и все свои записки в Посольский приказ, Артемий полетел к Петру. Тот сразу огорошил его вопросом:
— Почто медлил, зело долго ходил почто?
Артемий собрался было выговорить своё слово, но Пётр махнул рукой:
— Ступай пока, позову. Ассамблея сегодня — будь... — И углубился в бумаги, которые читал.
Артемий вздрогнул от обиды. Но его намётанный глаз сразу увидел изменения, которые произошли в Петре: голова его тряслась уже почти безостановочно, руки дрожали, болезненные и долгие морщины прорезали лицо, всегда такое круглое и свежее, лоб собирался гармошкой, а залысины на большом лбу и громадном черепе оставили лишь редкие клочки волос по сторонам лица...
— Все бумаги из Посольского приказа привези ко мне, — кинул Волынскому вдогонку Пётр.
Дрожа от гнева и обиды, вылетел Артемий из дворца и отправился в Посольский приказ выполнять поручение царя. Ни слова благодарности, знака одобрения, ни дружеского жеста. Артемий весь кипел. Но, сжав зубы, подобрал все материалы своего путешествия и передал Петру через комнатного лакея.
Приютившись на квартире у родственников, Артемий начал было ходатайствовать о выплате ему тех денег, что потратил он лично на нужды посольства. На него посматривали с глубоким недоверием, с некоторым презрением: уже распространился слух, что посланник не угодил Петру...
Жалованья Волынский давно не получал, его жалкое наследство было разорено и не давало даже пропитания. Грустные мысли засели в его голове, и ассамблею он решил пропустить: куда ему, в своих персидских халатах, что ли, выступать перед раззолоченными вельможами?
Однако на квартиру к нему принесли записку от Екатерины Алексеевны. Рукою Макарова, её статс-секретаря, написано было, что жена царя приглашает его протанцевать первый танец с нею. Хочешь не хочешь, а надо было готовиться к балу...
Парадный мундир его поизносился, поистёрся, ботфорты и туфли давно требовали починки, бельё тоже просило внимания и догляда. Внезапно взгляд его упал на затканные золотом и серебром халаты, подаренные шахом, и он решил, что тут-то ему и пригодится этот убор.
Он приказал Луке приготовить ему персидский костюм, загнутые с носка туфли, золотую чалму с павлиньими перьями. «Пусть видят, — со злостью думал Артемий, — что не имею я русского платья, а на мне только шаховы подарки...» Он думал уколоть этим Петра, его вельмож, но оказалось, что персидская одежда сыграла с ним хорошую шутку.
Уже вылезая из наёмного экипажа перед дворцом, заметил он удивлённые взгляды и поклоны ниже обычного ливрейных слуг, а перед парадной лестницей и расступавшуюся толпу разряженных придворных. Костюм его вызвал удивление, зависть и досаду жадных на диковинку и золото приближённых.
Ахнула и сама Екатерина, когда подплыла к нему в богатом роброне, со сверкающими бриллиантами на шее и длинными подвесками в ушах, горевшими в свете тысяч свечей. Грянула музыка, очистился от толпы громадный круг посреди большой залы, и тут из толпы неслышно и просто вынырнул царь в своём затрапезном камзоле, не украшенном орденами и золотыми галунами.
Он молча стоял в кругу своих подчинённых, когда Екатерина подхватила Артемия под руку, и две раззолоченные фигуры открыли бал...
Артемий был статен и молод, чалма делала его удлинённое лицо круглее, страусовые перья развевались в такт музыке, и Екатерина от удивления и восхищения так и впилась глазами в Артемия.