Жизнь на грешной земле - читать онлайн книгу. Автор: Анатолий Иванов cтр.№ 5

— Как понять? — насторожился Павел.

— Ей мужтто надобен с кругозором. А в тебе какой интеллигент? Ты ведь, дядя, цветок нюхаешь, а запаху не чуешь.

Демидов высоко себя не ставил, но и низко не опускал. И потом, он был не какой-то робкий недоносок — и тут же схватил Макшеева за отвороты френча:

— Ты! Приподниму и опущу об землю. Только шмякнешь!

— Убери крючки, ну! — побагровел Денис, схватил Павловы руки за запястья, оторвал от френча. Он, Денис, тоже силенку имел. — Обломлю — и в Енисей кину. Я, дядя, решительный. В кавалерии служил и лозу лихо рубил.

Они разошлись, красные, взъерошенные, оба чувствуя, что еще сойдутся.

— Зачем ты ему о свадьбе сказала? — спросил в тот же вечер Павел у Марии.

— А занятный он, — ответила она, как и в первый раз. — Да что он нам, ты не думай…

Но Демидов думал, потому что нет-нет да и заставал где-нибудь Марию в компании Макшеева. Она с хохотками уверяла, будто встретилась с ним случайно и только что.

А однажды произнесла с обидой за Макшеева:

— Ты его не любишь, я вижу. А в нем интеллигенту-то побольше, чем во всех деревенских парнях.

— Во-он как! Так ты что ж, за него и выходи.

И тут Мария зарыдала, прижалась к нему:

— Пашенька! Я тебя, тебя люблю… А когда с ним — вроде бы не тебя, а его… Убереги меня от него! Я не знаю как — только убереги. Иначе — быть греху…

— Ладно, — угрожающе произнес Демидов и пошагал в сельсовет.

В сельсовете они поговорили с Макшеевым тихо и мирно, как добрые товарищи. Из сельсовета вышли и пошагали рядом, плечо в плечо, по улице, за деревню. Макшеев шел, грыз семечки и равнодушно плевался шелухой.

За Колмогоровой сразу начиналась тайга, они отыскали глухую поляну, Макшеев снял френч, а Демидов — пиджак и верхнюю рубаху. Каждый аккуратно свернул свою одежду и положил на траву.

Дрались они долго, молчаливо, в кровь, все больше наливаясь свирепой угрюмостью, изорвав друг на друге нательные рубахи. Договорились — пока один из них не упадет без сознания. Лежачего, как известно, не добивают, но зато уж устоявшему на ногах достается Мария.

Устояли оба, только до дна выдохлись. У Демидова текла кровь даже из ушей, Макшеев выплюнул два передних зуба.

— Будет, — прохрипел Денис, обтирая клочьями рубахи кровь с лица.

— Признаешь, что слабожильнее? — тоже с хрипом спросил Павел.

— Ни в жисть.

— Тогда погодь одеваться, лабазник! До оконечности давай, как договорено.

Демидов качнулся было к Макшееву, но тот поднял с земли увесистый еловый сук.

— Ты что?! Договорились — на кулаках только.

— Подходи… Я покажу, как договорились!

На всякий случай Демидов пошарил под деревом, тоже нащупал крепкую палку.

— Скажу те так, хамло навозное, — тяжко дыша, проговорил Макшеев. — Лабазник я али еще кто там, а Марии не видать тебе все одно. Отказывайся лучше добровольно. Иначе — икать всю жизнь будешь. Это я тя заставлю, найду способ. Я, дядя, решительный.

— Жди, как же. Сиди дома и гляди в окошко — не идет ли Пашка Демидов, не ведет ли тебе Марьку за руку: вот, мол, возьми.

— Ну — я сказал, а ты слышал. И значит — судьбу свою добровольно выбрал…

… Не знал тогда Павел, что за человек Макшеев, предположить и близко не мог, что за судьбу он ему уготовил.

Отполыхало лето, блекнуть стало небо, и вскоре густо посыпался древесный лист. Как-то допоздна засиделся Демидов у родителей Марии, обговаривая круг гостей, которых через неделю предстояло звать на свадьбу. Под конец попробовали самогонки, которую Марькина мать накурила для свадьбы. Кувшинчик принесла сама Марька, бледная какая-то, с опущенными глазами. Когда разливала по стаканам, пальцы ее подрагивали.

Прощаясь с Павлом, подняла все же свои густые ресницы. Зрачки ее сильно расплылись, были огромными, в широко распахнутых теперь глазах стоял ужас, какой-то немой крик.

— Ты что, Марька? — спросил Демидов.

— Пашенька… Давит отчего-то все у меня внутри… — Она припала к нему. Павел слышал, как бешено молотит в ее груди сердце.

— Устала, видно. Ты ляг пойди…

— Я лягу, лягу… Еще, может, стаканчик выпьешь?

— Что ж, давай.

Когда Марька наливала этот стакан, дрожали у нее не только руки, но и спина.

— Пей… на здоровье.

Голос у нее был теперь чужой, незнакомый, и в глазах не стояло уже ни ужаса, ни беззвучного крика. Они были, ее глаза, бессмысленными, пустыми, до дна выгоревшими. Как ни пьян был Демидов, он все это заметил, еще раз спросил:

— Да что, в самом деле, такое с тобой?

— Ой, Пашка! Женское сердце вещун, говорят… — выдохнула она, вжалась в стену. — А у меня такое чувство, будто последний раз видимся…

Последний не последний, но долго потом не пришлось им увидеть друг друга. Добрый десяток лет с гаком.

Самогонка оказалась зверь зверем, в голове у Демидова шумело, августовские звезды пошатывались на небе.

Когда он шагал мимо колхозной риги, из-за хлебной скирды вышел Денис Макшеев.

— Ну вот… Долго я ждал такого случая.

— Отойди, я пьяный, — попросил Демидов.

— Эго нам и сподручно, дядя, — проговорил, шепелявя, Макшеев и чем-то твердым ударил Павла по голове. Демидов качнулся и рухнул наземь.

Потом Макшеев безжалостно пинал его сапогами в голову, в грудь, в лицо. Павел только глухо и беспомощно стонал, пока не потерял сознание. Потерял он, видимо, его ненадолго, потому что, когда открыл глаза, Макшеев был тут же. Он будто по нужде сидел на корточках у хлебной скирды. И вдруг Демидов увидел — из-под руки Макшеева змейкой пополз огонек, начал лизать, разрастаясь, угол хлебного зарода. Даже в темноте было видно, как заклубился черный тяжелый дым.

— Ты! Ты чего делаешь?! — будто задыхаясь от этого дыма, прокричал Павел, попробовал приподняться на локтях. — Ты чего сделал?!

— А это не я… Это ты, дядя, сделал, — проговорил Макшеев и, хищно ощерясь, стал приближаться к нему от пылающей скирды. — И сейчас люди об этом узнают.

Голова Павла мотнулась и будто оторвалась. Опять потухающим сознанием Демидов сообразил, что Макшеев снова пнул его сапогом, снова, крича теперь на всю деревню, призывая людей на помощь, принялся его избивать, но боли не чувствовал. Вспухло перед ним что-то большое, оранжево-красное, разрослось и лопнуло беззвучно…

… За поджог колхозной риги (дотла сгорело несколько ржаных зародов, молотилка и две веялки) Павла Демидова осудили на десять лет. Что бы он ни говорил в свое оправдание, слова его звучали для всех как-то жалко, неубедительно — так уж все подвел Денис Макшеев, который — достигали до Павла отрывочные слухи — ходил теперь в героях за поимку поджигателя колхозного хлеба на месте преступления.