Симода - читать онлайн книгу. Автор: Николай Задорнов cтр.№ 38

– Что ты делал во дворе?

Маслов, выслушав рассказ товарища, сказал, что тоже знает этого японца. Он приходил в детской одежде в лагерь, но его опознали и вытолкали.

«Наверно, Киселев его выследил, – подумал Букреев. – Это нашла коса на камень!..» Вася подумал, что японцы без шпионажа не могут жить, как без воздуха, и дело это, видно, налажено и в Хэда как следует, и тут все за всеми записывают. Пока наши еще не научились, не слышно как-то, и ни на кораблях доносчиков нет, ни в кают-компании, ни в кубриках.

Слух о том, что Букреев вывел шпиона со двора храма Хосенди, разошелся среди матросов. Караульные, стоявшие у входа в храм и у ворот, сами все видели и рассказы эти подтвердили. Матросы полагали, что, может быть, готовился поджог храма, где живет адмирал.

Утром Васе достался чужой правый сапог. Левый свой, а правый кто-то стибрил, но оставил другой, и странно – в нем меньше дыра, чем во взятом. Это просто счастье! Большей радости он и не желал. Сапог почти новый! Конечно, вода пройдет, но все же не так... Ноги мокрые у всей команды. Чих, сип, кашель стоят днем и ночью в бараках.

– А если хозяин найдется? – спросил кто-то из товарищей.

– Кто тут найдется, в такой кутерьме...

* * *

– Что это за мешок ты везешь, Букреев? – спросил боцман, когда пошли на баркасе.

– Это овес для адмиральских лошадей, – ответил Василий.

Боцман смолчал, чтобы не показывать собственной неосведомленности. Иван Терентьевич сделал вид, что ему и это известно и он удовлетворен ясным ответом. Но матрос Соколов удивленно спросил:

– Что же это за лошади?

– Как что за лошади? Пасутся неподалеку от стапеля, только в другом распадке. Адмирал собирается верхом, в Симоду. Ему японцы не могут подобрать носилок по размеру, а ему надо ехать подписывать договор. Он хочет верхом, а то пешком далеко, сто верст, идти четыре дня. Самурай привел ему лошадей из столицы сюда.

– Уж не знаю!..

– Мало ли что ты не знаешь!

Разговор пошел о том, что действительно лошади у японцев есть, а они носят чиновников на руках для замедления жизни, хотят побольше забот, затруднений. Коров имеют, но не доят их, молока не пьют, а пашут на коровах и полагают, что для счастья не надо спешить. У здешнего самурая есть корова, а он запрягает ее вместе с ослом, когда едет по делам.

Янка Берзинь при этом смущенно молчал. Что-то он скрывал. Парень кровь с молоком, румян, а на тех же харчах, что и все.

Помянули, что у самурая, кажется, есть где-то лошади в тайге, может быть, табун. Оттуда их и прежде выводили, когда надо было отправлять гонца со срочной депешей в столицу. Гонец из чиновников наряжался в особый костюм, как чучело. Оказывалось, что японцы умеют ездить верхом.

– Всё умеют! – сказал Василий.

Лодка подошла к площадке, где часть горы убрана, забиты сваи и заложен фундамент стапеля. Множество японских рабочих укрепляют берег, выкладывают каменную стену ниже стапеля. Матросы ставят столбы для обширного распиловочного сарая, а японские плотники выпиливают и вытесывают множество разнообразных деталей для стапеля. Пока все работали на воздухе, без крыши.

Букреев оставил мешок, закрыв его курткой. Когда все разошлись по работам, он переложил мешок в японскую лодку и подъехал к дому Пьющего Воду. Он внес мешок на плече в лачугу, и вся семья легла ничком на землю, как бы замертво. Матрос поставил мешок стоймя и сам встал на колени, от души желая показать широту натуры, скромность и уживчивость и что не брезгует и не смеется над здешними привычками, хотя это и потеха, по понятиям его товарищей. Вася поклонился головой до гнилой циновки и для утверждения дела еще немного постоял так. Потом вскочил, оглянулся на открытую дверь, не подсмотрел ли кто, и решил, что кланяться больше никогда не будет.

Дети, немытые, в копоти на коже, нечесаные, со скатанными вихрами, как грязные зверята весной, подползли к Васе, когда он осторожно вспорол своим ножом на мешке из соломы тонкую завязку, похожую на мочало, и открылась перламутровая поверхность риса. Японка-мать быстро взяла рис в горсть. Вася снял с пояса и отдал косматой японке-страшилищу свой котелок. Принес с постройки стружку и обломки досок, два кругляша, оставшиеся от бревна, все то, что японцу брать запрещено полицией. Высек огонь и запалил сушь. Очаг сразу загудел. Чашки были такие грязные, что на них, как краска, держался коричневым слоем осадок. Палочки нашлись. Дети ждали терпеливо, когда сварится рис, ни на миг не спуская глаз с котелка. Молодая японка, старшая дочь хозяйки, такая же исхудавшая, как все в этой семье, возилась у очага и, закрываясь краешком платка, похожего на тряпку, тихо и счастливо смеялась. Скулы у нее широкие, а подбородок острый и маленький.

– О-ёё-ё-я-ся, – вдруг сказала она, обращаясь к Васе.

Перед концом работы матрос предупредил Семена Маслова, что задержится по делу по приказу адмирала. Пришлось товарищу признаться, что за дело.

Вечером Маслов сам явился к адмиралу:

– Дозвольте с просьбой обратиться...

– Пожалуйста, Маслов, что тебе?

– Евфимий Васильевич, не дозволите ли со склада взять мешок рису?

– Зачем тебе?

– Я бы дал японцу знакомому. Они бедно живут.

– Которому японцу? Где его дом?

– Да вот от родника по переулку пятый дом, мы проходим на работу мимо.

– Я знаю этот дом. Мне кажется, там живет вдова со взрослыми детьми. Они работать ходят с плотниками.

– Нет... то есть... Это...

– Что значит «это»? Братец, ты сначала пойди и узнай толком, для кого. А потом проси... Ты знаешь, что я не люблю неточности... Что? Ступай! Иди, а то я рассержусь!

«Какие ловкие ребята! Сунь-ка ему палец в рот! Пятьсот тонн риса, видно, всем японкам покоя в деревне не дают! А что такое пятьсот тонн? Тысяча мешков, едва хватит самим... Лишь бы они потомков тут не оставили. Эх, господа офицеры! Чем вы заняты? Где у вас глаза?»

Вася сидел рядом с девушкой в кругу семьи. Она называла его «О-ёё-ё-я-ся». У нее такой же вздернутый вверх нос и широкий в крутом изгибе, как у утки. Матрос и Оки походят друг на друга. У нее, как и у него, высокий лоб и острый подбородок. Но он русый, голубоглазый и рябой. А она черная как смоль, с карими глазами и чистой, гладкой кожей, на щечках сегодня проступил слабый румянец.

Дети легли спать. Ушли вверх по лестнице и родители.

...У нее были маленькие, как бы в робости приподнятые плечи, испуганные глаза вечно голодного, задавленного нуждой существа. Такой она была всегда и такой оставалась в его глазах, когда загасили лучину. Икры ее ног острые и сухие, но странно, что у нее такие груди, сочные и твердые, как камешки.

Удивительно, такая жаркая и нежная она под его рукой, и не верится, как могла созреть в голоде и нищете на одной воде.