Преступник и толпа (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Габриэль Тард cтр.№ 91

Чрезмерное развитие самолюбия и сознания собственного достоинства, вызываемое скученностью особей, представляется фактом настолько существенным, что обнаруживается даже и в обществах животных. «Тот самый муравей, – говорит Forel, – который обнаруживает чрезвычайную храбрость, будучи окружен своими товарищами, ведет себя крайне робко и убегает при малейшей опасности, как только остается один, хотя бы в нескольких саженях от своего муравейника». Espinas по поводу сражений между муравейниками также замечает, что «воодушевление сражающихся прямо пропорционально их числу». Замечание это применимо и к человеческим армиям, по крайней мере до известной степени, то есть до тех пор, пока они вследствие чрезмерного увеличения перестают представлять из себя такой агрегат, члены которого находятся между собой в более или менее солидарном отношении.

Во всех этих случаях чрезмерное развитие самолюбия и самоуверенности имеет свою хорошую сторону; это, правда, исключения, но далеко не единственные. Птицы, намереваясь перелетать широкие моря, всегда собираются стаями, и, может быть, только благодаря взаимному возбуждению, поддержке и соревнованию, возникающему вследствие простого факта их скучивания, они становятся способными к чрезмерной затрате сил, требуемых подобными воздушными путешествиями. Для каждой из них в отдельности подобные путешествия были бы, наверное, не по силам. Чувство удовольствия, испытываемое высшими животными при сближении их между собой, в значительной степени обязано сознанию возрастания силы, бодрости и смелости вследствие простого факта их соединения. Совершенно подобно людям, многие птицы, например, воробьи и вороны, равно как и другие животные, часто собираются без всякой видимой цели и пользы, единственно ради удовольствия побыть вместе. Что же может быть источником этого удовольствия, как не сознание прилива энергии и силы, на которое только лишь было указано? Все это не подлежит сомнению; но, к сожалению, несомненно и то, что в бурных народных скопищах указанному выше чрезмерному развитию подвергаются далеко не лучшие стороны ума и сердца составляющих их членов…

Итак, весьма вероятно, что в нравственном и умственном отношении люди в толпе (les homines еn gros) стоят ниже, чем будучи изолированы (еп detail). В чем же заключается причина этого замечательного явления? Чтобы ответить на этот общий вопрос, необходимо помимо уже приведенных соображений дать ответ на следующие частные вопросы: во-первых, какие психические состояния наиболее заразительны по своей природе, и во-вторых, какие люди по самой природе обладают наибольшей способностью оказывать на других влияние?

Прежде всего, какие душевные состояния всего более крепнут в нас, если мы испытываем их вместе с другими окружающими нас людьми? Подобным свойством не обладают ни чувства удовольствия, ни чувства страдания, по крайней мере, поскольку они рассматриваются как состояния чувствительности (еn се qu’ils ont de sensationnel). Напротив, подобное свойство может считаться до некоторой степени характерным для таких психических состояний, каковы более или менее определенные желания или стремления, чувства любви или ненависти, положительные или отрицательные убеждения, доверие или недоверие, похвала или осуждение… Вот почему нет ничего заразительнее смелости, которая, в сущности, представляет комбинацию страстного желания с глубоким убеждением, или гордости, которая точно так же слагается из живого стремления к господству над другими с одной стороны и грубой уверенности в личном превосходстве – с другой. Что также может быть заразительнее чувств надежды или страха, о чем свидетельствуют, между прочим, паники и резкие колебания биржи (emballements), а равно и массовая доверчивость биржевых спекулянтов, в отдельности – в высшей степени осмотрительных?

Вышесказанным объясняется также и то обстоятельство, что, если в шайке бунтовщиков, как обыкновенно и бывает, наряду с простыми горемыками встречаются настоящие злодеи, то эти последние задают всегда тон; потому что горе первых, как всякое страдание, не может передаваться через простое сближение, тогда как злодейские наклонности последних, являясь по существу тенденциозными, способны к широкому распространению, проявляясь то речью, то игрой физиономии и т. п.

С другой стороны, изучение народных скопищ, по-видимому, приводит к тому заключению, что ненависть в отношении заразительности вообще берет перевес над любовью, злословие – над похвалой, свистки – над аплодисментами и отрицательные убеждения – над положительными. Правда, и народные скопища иногда движутся порывами восторженного преклонения перед той или другой личностью или идеей, но распространению подобных отношений необходимо должен предшествовать тот тихий и медленно действующий контагий, о котором мы говорили раньше, и который, действительно, более благоприятствует добрым проявлениям, чем злым. Однако за первыми проявлениями подобного восторженного отношения бурно и широко распространяются проявления отрицания, осуждения, недоверия и злобы. Эта-то преимущественная контагиозность отрицательных отношений и объясняет нам коллективный атеизм, с которым мы так часто встречаемся у полуразбойничьих – полувоенных шаек (les grandes Compagnies) в период Столетней войны: участники этих событий в массе являются нечестивцами, с похвальбой пьют из украденных и оскверненных священных чаш, тогда как в отдельности большая часть из них были люди набожные и даже суеверные.

К несчастью, из всех человеческих действий самое заразительное – это убийство. Michelet, Taine и Max. du Camp художественно изображают то заразительное влияние, какое оказывает зрелище убийства даже на честных людей, делая из них разбойников, как бы в силу какой-то эпидемии. Зрелище убийства гораздо заразительнее, чем зрелище полового акта. Инцидент, имевший место в Theatre – Realiste и вызвавший бурное негодование со стороны даже столь нескромной публики, служит прекрасным доказательством этого положения, в особенности если приведенный факт сопоставить с тем страстным увлечением, которым всегда и везде отличались зрители при виде боя быков или смертельных состязаний в цирке. «Нет ничего заразительнее убийства», – говорит Zeller по поводу революции в Италии, и всякий историк скажет то же. Однако и сладострастие (le rut) так же заразительно, как доказывают оргии древних мистерий, эпидемические нимфомании, подобные той, какая была в Loudun’t, частные оргии злодеев и педерастов (см. об этом у Carlier), наконец, публичные и повторно совершаемые разбойничьими шайками изнасилования одних и тех же жертв, как это делалось вышеупомянутыми шайками в средние века. Средние века ввели еще новый вид публичных изнасилований, как репрессалий, так называемый le viol par represailles. Нередко также похоть и жажда крови действуют совместно, взаимно усиливая друг друга. Но в общем зрелище убийства заразительнее, чем зрелище полового акта, и это тем более замечательно, что представление последнего привлекательнее первого.

Подобная кажущаяся несообразность представляет факт довольно общий: из двух неодинаково контагиозных явлений нередко наиболее заразительным при непосредственном восприятии является то, представление которого наименее привлекательно. Правда, наш ум есть лучший судья относительно достоинства вещей, чем наши чувства, но народные скопища и судят, и воспринимают гораздо более своими чувствами, чем умом. Отсюда становятся понятными и частые проявления жалости и удивления, пристрастия и вражды, столь часто наблюдаемые в народных скопищах и обнаруживаемые совсем некстати и вопреки здравому смыслу.