Любовь в ритме танго - читать онлайн книгу. Автор: Альмудена Грандес cтр.№ 23

* * *

Ничего интересного не происходило до тех пор, пока в июне мама не начала ежедневно действовать нам на нервы, заставляя собирать чемоданы, упаковывать ящики и коробки, переносить растения в горшках к двери. За нами должен был прибыть огромный грузовик, курсировавший от Альмансильи до Мадрида и обратно. Мы стояли и ждали машину в тени виноградной лозы в портике нашего прекрасного дома. Это было началом настоящих каникул.

— Неплохо для старого индейца? — спросил дедушка, замерев и пристально глядя на нас.

Он стоял и смотрел на нас, уперев руки в боки, будто не замечая шума мотора. Я улыбнулась, сознавая, что мне дано провести еще один год почти что в раю. Уже много лет я не видела цветения вишни. Много лет прошло с тех пор, как умерла Теофила. Помню, я решила пойти на ее похороны, хотя каждый пройденный километр отзывался уколом в сердце. Когда я подошла совсем близко к могиле, мое сердце успокоилось. Это было очень давно, но я четко помню все происходящее тогда — я была вполне счастливым ребенком и умела радоваться любой мелочи.

Пятна, красные, желтые, зеленые и голубые, мелькают над моими голыми руками. Я могу посмотреть на себя в маленькое зеркало около металлической зеленой вешалки и разглядеть свое лицо — этот индейский рот, в зеркальных промежутках между серебряными узорами, которые выдавали возраст зеркала, разрушенного временем. Зеркало зрительно увеличивало и без того немаленькое пространство первого этажа, где я любила танцевать. Мое отражение бесконечно множилось в двух зеркалах, расположенных друг напротив друга. Они были такими высокими, что казались дверями в страшный и чудесный мир, дверями, которые могли открыть путь в иное измерение. В зеркалах отражался балкон самоубийцы.

Зеркала помогали мне следить за сестрой в огромной кухне, где на стенах висели пучки чеснока и испанского перца, а воздух пропитался запахом ветчины. А я через дверную щель видела постель бабушки и дедушки ярко-кровавого цвета, с балдахином и шелковыми кисточками, как в кино. Громко смеясь, я выскальзывала из-под лестницы, взбегала на площадку третьего этажа, где всегда больно расшибалась. Именно это ощущение детского счастья я хотела сохранить в воспоминаниях о доме. Думаю, я не смогла бы описать его как объективный наблюдатель: посчитать число комнат, размеры шкафов или расположение ванных, стены которых были облицованы черной плиткой, словно сказочные крепости или замки. В моей памяти четко запечатлелся флюгер-солдатик с направленным по ветру железным копьем.

Но не только дом заставлял меня задуматься, но и окружающий его сад, пруд и теннисный корт, стойла и зимние бабушкины теплицы, поле вдалеке, оливки, вишни и табак, а еще деревня с единственной улицей за полем. Альмансилья всегда была очень милым местечком. Помню, нас всегда удивляло, откуда только ни приезжали сюда туристы, — в августе их было особенно много. На площади можно было увидеть автомобили с номерами Барселоны, Сан-Себастьяна, Ла Коруньи и бог знает какими еще. Туристы, как оккупанты, разъезжали по каменным переулкам Альмансильи, темным, узким и кривым, бесконечно фотографировали стены из необожженного кирпича, украшенные флагами, колонну, на которой были высечены имена осужденных на трибуналах святой инквизиции. Потом они осматривали фасад дома де ла Алкарренья. Это было старое здание, брошенное со времен гражданской войны, о его последних владельцах ничего не было известно, только имена. Этот дом был цвета интенсивного индиго, почти фиолетового, — именно так, по желанию Карлоса V, красили стены борделей его империи.

* * *

Нас с сестрой и всех наших кузенов и кузин — внуков бабушки Рейны — воспитали в строгом уважении к памяти Теофилы, что было естественно, поскольку роль Теофилы нельзя было недооценивать, как это уже случилось однажды в прошлом. И несмотря на это, с самого детства я не могу вспомнить лица моих теток и двоюродных братьев, а когда я встречаюсь с ними на улице, не сразу вспоминаю, как их зовут. Сейчас я не представляю, как мне раньше удавалось их различать. Думаю, что у них такие же проблемы с памятью.

Казалось, вся деревня участвовала с нами в какой-то странной комедии до тех пор, пока, согласно традиции, молодежь Альмансильи не начинала расходиться по группам, разделяясь на «местных» и «дачников».

Когда мне исполнилось десять лет, наследники моего дедушки стали объединяться. Может быть, это произошло из-за того, что именно в это время Мария потеряла в ужасной автомобильной катастрофе своего мужа и одного из сыновей. Я еще помню мамин страх, когда было решено, что мы — дети — пойдем на похороны. Там я встретилась с пятью из восьми моих братьев и узнала о том, что Мигель и Педро были настолько неразлучны, что нам даже не пришло в голову искать их в деревне, чтобы составить им компанию. Я помню свой страх, когда мы возвращались ночью, во время праздников. Рейна порезала запястье о горлышко бутылки. Тогда Маркос, средний сын Теофилы, который был врачом, отнес ее в свой дом, потому что, казалось, она истекает кровью. За нами пришли родители, а Рейна в знак благодарности поцеловала Маркоса.

Я провела более часа в разговорах с кузиной Марисой, ее акцент мне показался очень милым, веселым и таким непонятным, но, когда я прощалась с ней, мне даже не пришло в голову, что мы могли бы встретиться как-нибудь в другой раз. Мариса вышла вместе со своими друзьями, а я — со своими. Мы смотрели друг на друга: они были деревенщиной, а мы — городскими задавалами, они ничего не знали, а мы были очень умными, их бабка была гулящей женщиной, о которой стараются не вспоминать, а наша — добропорядочной женой, высохшей и сморщенной, как старая виноградная лоза. Мы считали себя лучше деревенских, потому что хотели, в отличие от них, узнать мир, а еще потому, что были далеки от прошлого.

Силы были неравны, потому что, несмотря ни на что, бабушка родила девять детей от семи беременностей, — Карлос и Кончита тоже были близнецами, а тетя Пасита умерла, когда я была еще ребенком. У Теофилы было только пятеро детей, она всегда рожала по одному ребенку. Ни Томас, ни Магда, ни Мигель, который только на десять лет был старше меня, не подарили внуков своей матери. Тетя Мариви и ее муж, некоторое время бывший дипломатом в Бразилии, с большим трудом смогли переселиться в Испанию. У них был единственный сын — Боско. И этот самый Боско страшно страдал из-за неразделенной любви к нашей Рейне, он провел с нами все прошлое лето, а теперь старался избавиться от своей болезненной привязанности.

С моим дядей Карлосом случилось нечто похожее. Он жил в Барселоне и предпочитал летом отдыхать в Ситхесе, потому что дети, проводившие лето в Индейской усадьбе — шестеро детей дяди Педро, восемь — тети Кончиты, Рейна и я, — верховодили детьми Марии и Маркоса, которым не докучала постоянная опека родственников и матерей.

Итак, я оставалась сидеть на каменной стене, чтобы украдкой понаблюдать за происходящим, бросая презрительные взгляды. Под стеной все было усеяно золой из курительных трубок и пробками от винных бутылок. Так проходили летние месяцы. Я училась вникать в суть вещей, не задавая вопросов. Мы считали себя хорошими, а тех, из другой банды, — плохими. Это должно было казаться законным, потому что мы понимали мир по-своему, а они иначе. При этом Порфирио и Мигель находились вне этой игры. Этого было достаточно до тех пор, пока дедушка не подарил мне изумруд, зеленый камень, который навсегда меня соединил с наследством Родриго Жестокого.