Жасминовый дым - читать онлайн книгу. Автор: Игорь Гамаюнов cтр.№ 62

Почему на открытом месте? Может, подстрелены?

Кладу велосипед плашмя, извлекаю фотоаппарат. Крадусь. На этот раз объектив заранее выдвинут, но птицы чутко реагируют на моё приближение. Всматриваюсь сквозь резко увеличивающий объектив-«телевик» и внутренне ахаю: это чёрные аисты! Занесённые в Красную книгу! Очень осторожны, поэтому сели в открытом месте.

Оперение смолисто-лаковое. Красноватые клювы. Косят в мою сторону, нервно переступая ногами-тростинками. Снимаю издалека, понимая – не дадут приблизиться, и зная уже – снимки не получатся. Аппарат на весу неустойчив, а объектив-«телевик» делает его чувствительнее к наведению резкости (снимки и в самом деле получились смазанными). Делаю ещё один шаг, но птицы, разбежавшись, взлетели. И сразу же понеслись за Клязьму, в лесную чащобу, где (сужу по карте) в радиусе ста километров нет ни дорог, ни человеческого жилья.

Но ведь когда-то, ведомые сидящим в нас неистовством покорителей природы, ворвёмся же мы и в эти, заповедные сейчас, спасительные для птиц и зверья уголки. Исполосуем дорогами, нарежем земельные участки для коттеджных посёлков. И запустим бизонье стадо лоснящихся джипов, которые взорвут лесную тишину дикими ритмами своих стереосистем.

Я видел в детстве (оно протекало в советские годы в приднестровском селе на юге Молдавии), как люди, движимые желанием улучшить жизнь, взялись осушать плавни. Это походило на геологический катаклизм, изменивший пейзаж: были озёра-старицы, камышовые заросли, плавневые леса (ивы, вязы, дубы, громадные осокори – меж ними в половодье на лодках мы путешествовали по лесным полянам); были дикие сады, куда нас, школьников, возили в сентябре на уборку дарованных нам природой слив, яблок и груш; затем всё это исчезло, будто стёртое одним капризным жестом, уступив место разграфлённым под линейку помидорным плантациям.

И вырос змеисто-извилистый земляной вал вдоль берегов Днестра (от половодья!), отчего некогда красивая река стала похожей на большую сточную канаву. Гигантские эти плантации не успевали убирать, помидоры гнили, их запахивали, сокращая посевы, и вскоре осушенные плавни стали напоминать лунный ландшафт.

Такое зрелище – само по себе травма. А каково тем, кто вырос на этих берегах? Для кого осокорь, охваченный ветром, звонко лепечущий серебристой листвой, не столько дерево, сколько живое, говоряще-поющее существо, образ жизненной силы?

Я помню себя там до катаклизма: мне чудилось: «я» не только то, что в телесной оболочке, «я» – это свист зимородка в прибрежных кустах, кусок синевы в облачном небе, полёт стрижа над днестровской излукой. «Я» – это гармония человека с окружающим его миром.

Что происходит, когда гармония эта разрушена?

Недавний эпизод: у нас в деревне на взгорье росла ветла. Большое одинокое дерево. С дуплом. И парень, известный выпивоха и болтун, зарабатывающий кое-какие деньги мелкой шабашкой, однажды от скуки разжёг в дупле костёр. Огонь толком не разгорелся, но зазеленевшее было дерево засохло, превратившись в уродливый, грозящий голыми сучьями всем проходящим и проезжающим памятник вандализму. Бессмысленному и беспощадному. Памятник отчуждению человека от своей среды.

Я вспоминаю это дерево всякий раз, когда вижу в новеньком лифте расцарапанные панели, треснувшее зеркало, похабные слова, написанные чёрным фломастером. Люди, чьи руки тянутся разрушать, больны отчуждением. Болезнь эта, судя по всему, страшнее любого гриппа – она коварна, потому что камуфлируется под созидание. И она, судя по всему, в любой момент может стать пандемией. Так, может быть, нужно лечить всё человечество – от тяги к саморазрушению?

Неужели прав был Ницше, когда писал о том, что человеком руководят две страсти – воля к власти и воля к смерти. И в самом деле – любая власть конечна. Как и любая жизнь.

Я толкал велосипед в гору, когда заканчивался этот длинный августовский день. Звенели комары. Ласточки высоко в небе чертили свои загадочные письмена. Солнце, становясь багрово-красным, медлило уходить за лес, прощально всматриваясь в покидаемый мир. Оно, казалось мне, посылало нам какие-то не поддающиеся расшифровке сигналы, и эту взаимную немоту я воспринимал сейчас как предвестье большой беды. Какие-то неясные пока слова и ритмы томили меня на той просёлочной дороге, и я стал выговаривать их. Я пытался передать ими своё ощущение этого дня, и ту мысль, которую я всё-таки прочёл в загадочных ласточкиных письменах. Мысль о том, что конечная наша жизнь на самом-то деле бесконечна. Потому что ведь если «я» – это гармония с окружающим нас вечным миром, то частица моего «я» останется здесь навсегда. Я повторял слова, запоминая их. А дома, закатив велосипед в сарай, записал. Вот эта запись:

Слепящее око

За кромку лесную упало.

Мой путь одинокий,

Ты вновь меня к краю ведёшь,

От дальних истоков

К другим бесконечным началам,

К тем звёздам высоким,

Где холода вечного дрожь.

Я стану излукой,

Я буду осколком небесным,

Надеждой и мукой

Прибрежных, истоптанных трав.

В преддверье разлуки

Ветвями погибшего леса

Раскину я руки,

Речную долину обняв.

Вновь в выси кристальной

Восстанет слепящее око.

Я сын твой опальный.

Я здесь остаюсь навсегда,

В той глуби зеркальной,

В том ветре, летящем высоко,

В том облаке дальнем,

Плывущем в другие года.

…Вечер этого дня тоже был длинным. Я выходил в темноте к нашей старой яблоне. Её длинные ветки, потрескивая, клонились к земле под тяжестью наливающихся антоновок. Сквозь её листву мерцали яркие звёзды. Они время от времени, как это бывает в августе, срывались, перечёркивая небо острой полоской света. Но из-за этих падений звёзд в небе меньше не становилось.

25 августа 2009 г.

…Какие открытия иногда делаешь, никуда не выезжая! Не хлопоча о билетах и визах. Сидя дома без света, с керосиновой лампой.

Мы в деревне. Людмила в углу дивана, с книгой, я в кресле у внезапно замолкшего телевизора – вырубился свет, опять то ли замкнуло, то ли где-то что-то оборвалось. Дело для деревни обычное.

Садилось солнце – било горизонтальными лучами в окна сквозь тюлевые занавески. Золотило стены, обшитые вагонкой (цвет липового мёда). Подумал: мы с Л. две угомонившихся пчелы в улье. А молодые и шумные – Наташа с Димой и Санькой – улетели в Москву. По своим пчелиным делам.

Тихо в доме. Наверное, поэтому разговариваем вполголоса. О набоковском «Даре», который Л. любит в деревне перечитывать. О том, до какого кольца упал нынешним летом уровень воды в колодце. О надломившейся ветке старой яблони – тучный в этом году урожай. О театре «Современник», куда после возвращения из деревни мы – по традиции – обязательно наведываемся.