Утро было хмурое, и сначала на душе тоже было пасмурно; но скоро солнце прорезало серые облака горизонта и залило блеском свинцовое море. Я почувствовал себя бодрей. Вместе со светом солнца появилось сознание огромной важности всего, что я сделал и что мне еще предстоит сделать. Я громко рассмеялся, когда передовой зашатался под тяжестью моего золота. Вот изумится весь мир, когда я займу в нем подобающее место!
Если бы я не был так утомлен, то меня очень позабавил бы хозяин литлстоунского отеля: он стал метаться, не зная, как согласить золото и почтенных носильщиков с моей оборванной и грязной одеждой. Но в конце концов я очутился в настоящей земной ванной комнате с теплой водой для умывания, в новой одежде, правда, очень тесной, но, во всяком случае, чистой, одолженной мне маленьким толстяком. Он дал мне, кроме того, бритву, но я не решался коснуться своей густой и щетинистой бороды.
Я сел за английский завтрак и ел не торопясь, с аппетитом – хроническим многонедельным аппетитом. Затем я собрался отвечать на вопросы моих четырех молодых людей и рассказал им всю правду.
– Хорошо, – сказал я, – так как вы настаиваете, то я скажу вам, что добыл это золото на Луне.
– На Луне?
– Да, на Луне, там, в небесах.
– Что вы хотите этим сказать?
– То, что вы слышите, черт побери!
– Что вы только что вернулись с Луны?
– Вот именно! Через космическое пространство – в этом шаре.
При этих словах я сунул в рот добрый кусок яичницы.
И тут же решил при втором полете на Луну захватить с собой ящик яиц.
Я ясно видел, что они не верили ни одному моему слову, но, очевидно, считали меня чрезвычайно респектабельным лжецом. Они переглянулись, а потом уставились мне в рот. Они, видно, надеялись раскусить меня, глядя, как я солю яйца, и придавали особое значение тому, что я ем яйца с перцем. Золотые слитки странной формы, под тяжестью которых у них сгибались колени, гипнотизировали их. Они лежали предо мной, эти слитки, стоившие много тысяч фунтов, и их так же невозможно было украсть, как дом или участок земли. Когда я взглянул на полные ожидания лица, склонившиеся над моей чашкой кофе, я понял, сколько подробных объяснений я должен дать, чтобы мне поверили.
– Вы, конечно, не серьезно… – начал было самый молодой таким тоном, точно он обращался к упрямому ребенку.
– Будьте любезны, передайте мне гренки, – перебил я и заставил его замолчать.
– Но послушайте! – подхватил другой. – Мы не можем поверить вам.
– Ну так что же! – сказал я, пожав плечами.
– Он не хочет рассказывать, – сказал младший в сторону и с подчеркнутой непринужденностью спросил: – Вы ничего не имеете против, если я закурю?
Я любезно кивнул головой и продолжал завтракать. Двое из них отошли от стола и стали у дальнего окна, тихо переговариваясь. Вдруг я вспомнил.
– Прилив кончается? – спросил я.
Наступила пауза. Они колебались, кому из них ответить на мой вопрос.
– Скоро отлив, – сказал толстяк.
– Ладно, – сказал я, – он не уплывет далеко.
Я начал третью порцию яичницы и обратился к ним с маленькой речью.
– Послушайте! – сказал я. – Прошу вас. Не воображайте, пожалуйста, что я сумасшедший и рассказываю вам всякие небылицы. Я принужден быть очень кратким и сдержанным. Я отлично понимаю, что это может показаться очень странным и невероятным. Могу вас уверить, что вы живете в замечательное время. Но я не могу пока объяснить вам все: это невозможно. Даю честное слово, что я явился с Луны, и это все, что я могу открыть вам… И все же я чрезвычайно обязан вам, чрезвычайно! Надеюсь, что мое обхождение не показалось вам оскорбительным.
– Нисколько! – сказал приветливо самый молодой. – Мы отлично понимаем…
И, глядя на меня в упор, он откинул назад свое кресло с такой силой, что оно чуть не опрокинулось.
– Вовсе нет, – подтвердил толстый молодой человек. – Пожалуйста, не подумайте!
Все встали, закурили, начали прогуливаться назад и вперед и всячески старались подчеркнуть свое дружелюбие, доверие и полное отсутствие назойливого любопытства.
– Я пойду все-таки посмотрю на судно, – сказал вполголоса один из них.
Если бы не любопытство, то они все ушли бы и оставили меня одного. Я продолжал спокойно есть яичницу.
– Погода замечательная, не правда ли? – заметил толстяк. – Не помню такого лета…
Его прервал оглушительный треск. Словно взлетела огромная ракета!
Где-то зазвенело разбитое стекло.
– Что такое? – спросил я.
– Неужели?.. – вскрикнул толстячок и подбежал к угловому окну.
Все кинулись к окнам. Я один сидел и смотрел на них.
Потом вскочил, отшвырнул яичницу и тоже подбежал к окну.
Я начал догадываться.
– Ничего не видно! – воскликнул толстяк, бросаясь к двери.
– Это все тот мальчишка! – крикнул я хриплым от бешенства голосом. – Проклятый мальчишка!
Повернувшись, я оттолкнул официанта (он в этот момент нес мне какое-то новое блюдо), стремительно бросился из комнаты вниз и выскочил на эспланаду перед отелем.
Спокойное море покрылось зыбью, и на том месте, где раньше лежал шар, вода клокотала, как в кильватере судна. Вверху клубилось что-то вроде облачка дыма, и трое или четверо зевак на набережной с недоумением глядели вверх по направлению неожиданного взрыва. И больше ничего! Чистильщики сапог, швейцар и четверо молодых людей в своих фланелевых костюмах выбежали вслед за мной. Из окон и дверей раздавались крики, и отовсюду, разинув рот, стали сбегаться встревоженные люди.
Я был слишком взволнован этим новым событием, чтобы обращать внимание на публику.
Сначала я был так ошеломлен, что даже не понял, что произошло непоправимое несчастье, – ошеломлен, как человек, оглушенный внезапным ударом. Только потом начинает он испытывать боль от раны…
Какое несчастье!
У меня было ощущение, точно меня обдали кипятком. Колени подкосились. Я понял весь ужас того, что случилось. Этот проклятый мальчишка улетел в небеса. А я навсегда остался здесь. Золото в столовой – единственное мое богатство на Земле. Сколько это будет денег? Какое огромное, непоправимое несчастье!..
– Ну… – раздался сзади голос маленького толстяка. – Ну уж знаете…
Вокруг собралось около двадцати или тридцати человек, самозваных судей, которые буквально осадили меня и бомбардировали нелепыми вопросами. Я вертелся волчком, но все смотрели на меня подозрительно. Я не мог выдержать их презрительные взгляды.
– Не могу! – простонал я. – Говорю вам, что не могу. Я и сам не знаю! Думайте, что хотите, и черт с вами.