Хроника белого террора в России. Репрессии и самосуды (1917-1920 гг) - читать онлайн книгу. Автор: Илья Ратьковский cтр.№ 142

Житомирская газета «Известия» сообщала, что во время налетов поляков на еврейские квартиры арестованных отводили на Сенную площадь и на городские скотобойни. Там над ними всячески издевались, их пытали и истязали, у стариков не только вырывали бороды, их поджигали и отрезали вместе с подбородками, а заодно отрезали и языки. Многие евреи спрятались в подземельях костела. Когда за ними явились польские бандиты, им навстречу вышел ксендз с большим крестом. Он остановился у ворот костела и высоко поднял крест. И бандиты не решились войти в костел. Так были спасены сотни евреев. В субботу, 12 июня, с утра поляки начали поджигать еврейские дома и квартиры. На улице Большой Бердичевской № 12 стоял трехэтажный дом, в котором жили евреи. Бандиты закрыли все выходы из дома, облили его керосином и подожгли. Некоторые жители выбрасывались из окон. Остальные сгорели заживо. На улице Кафедральной стоял громадный дом Конюховского, сплошь населенный евреями. Польские садисты подожгли его. Тех, кто пытался спасти несчастных людей, бандиты расстреливали из пулеметов. Одна женщина выбросила из горящего окна своего младенца на руки дворника. Так этого дворника поляки закололи. Один ксендз приставил к задней стене лестницу, по которой люди смогли спуститься из горящего дома. Но многие евреи погибли в огне» ^[1473].

17 июня 1920 г. грузинская карательная экспедиция под командованием полковника Чхеидзе начала операцию против мирного населения Южной Осетии. 20 июня карателями было уничтожено политическое руководство Южной Осетии – расстреляны 13 коммунаров.

Практически все села были сожжены и разорены; была организована и массовая резня, в том числе в Цхинвале. Более 50 тыс. человек были вынуждены спасаться бегством в Северную Осетию, многие из них стали жертвами голода, холода, тифа и холеры. Всего было убито и погибло около 5 тыс. человек, из них более 3 тыс. женщин и детей.

Лишь в 1921 г., после установления в Грузии Советской власти, часть беженцев смогла вернуться на родину. Многие из них, однако, так и остались в Северной Осетии. 20 сентября 1990 г. Юго-Осетинский областной Совет народных депутатов в своем постановлении квалифицировал события 1920 г. как геноцид осетинского народа ^[1474].

27 июня 1920 г. в Севастополе расстреляны 13 большевиков-подпольщиков: Е. И. Айзенштейн, Афалов, В. П. Цыганков, Д. Я. Юртаев, П. А Мезин, Х. З. Левченко, А. И. Румянцев, Голубев (Храмцев), Улитов, Мишко, Никотин, Свентицкий, Старосельский ^[1475]. Позднее по делу тральщика «Чурубаш» будут расстреляны матросы Яценко и Гулиев ^[1476]. Это был не единичный случай расправ в Крыму в этот период. Еще большими были самосудные расстрелы. Следует отметить, что факты массовых расстрелов в этот период признавали и белые власти. Так, епископ Севастопольский Вениамин, который также был епископом ВСЮР, а позднее Русской Армии Врангеля, по результатам свой инспекции летом 1920 г. подготовил докладную записку, в которой писал о моральном разложении войск, о терроре и убийствах, охвативших полуостров ^[1477].

Июль 1920 г.

7 июля 1920 г. на пароходе «Богатырь», захваченном в селе Дубровино участниками Колыванского восстания, опасаясь мести повстанцев, застрелился председатель Томской губернской ЧК А. В. Шишков (1883–1920).

28 июля 1920 г. в Северной Таврии в районе города Орехова после ожесточенного сражения красные войска потерпели поражение от дроздовской дивизии Русской армии генерала Врангеля. В плен попало большое количество красноармейцев, в т. ч. будущих красных офицеров Петроградской бригады курсантов из состава 46-й дивизии Южного фронта. Согласно различным свидетельствам, большинство из них было расстреляно 29 июля.

Так, командир белой дроздовской дивизии генерал А. В. Туркул описал в своих отредактированных позднее мемуарах один из таких расстрелов, который произвел на него впечатление: «Из земской больницы, на вокзальной площади, ко мне пришел унтер-офицер, раненный в грудь штыком.

– В больнице большевики… Под койками винтовки… Сговариваются ночью переколоть наших и бежать.

Мне показалось, что унтер-офицер со штыковой раной помешался. Мы пошли с ним в больницу. Раненые встретили нас возмущенными рассказами: их не перевязывали, они были брошены. Зато они обнаружили палату, где лежало человек тридцать курсантов в больничных халатах. Курсантов, не успевших пробиться к своим, собирал в больницу врач, молодой еврей. Он же выдал им халаты и уложил на койки. Курсанты сговаривались ночью переколоть наших и бежать из больницы. Врач, коммунист, скрылся.

Курсантов начали приводить ко мне. Среди них ни одного раненого.

– Коммунисты?

– Так точно, – отвечали они один за другим с подчеркнутым равнодушием. Все были коммунистами.

– Белых приходилось расстреливать?

– Приходилось.

Мои стрелки настаивали, чтобы их всех расстреляли. Курсантов вывели на двор, их было человек тридцать. Они поняли, что это конец. Побледнели, прижались друг к другу. Один выступил вперед, взял под козырек, рука слегка дрожит:

– Нас вывели на расстрел, ваше превосходительство?

– Да.

– Разрешите нам спеть «Интернационал»?..

Я пристально посмотрел в эти серые русские глаза. Курсанту лет двадцать, смелое, худое лицо. Кто он? Кто был его отец? Как успели так растравить его молодую душу, что Бога, Россию – все заменил для него этот «Интернационал»? Он смотрит на меня. Свой, русский, московская курноса, Ванька или Федька, но какой зияющий провал – крови, интернационала, пролетариата, советской власти – между нами.

– Пойте, – сказал я. – В последний раз. Отпевайте себя «Интернационалом».

Выступил другой, лицо в веснушках, удалой парнишка, оскалены ровные белые зубы, щека исцарапана в кровь. Отдал мне честь: