Жизнь Рембо - читать онлайн книгу. Автор: Грэм Робб cтр.№ 97

Даже если Рембо по-прежнему хотел писать стихи, у него, возможно, не было средств для этого. Он никогда не разрабатывал никакой метрической системы, которая позволяла поэтам, таким как Гюго или Банвиль, справиться с сокращением повтора мыслей. Все его новаторские методы были почерпнуты из быстрых изменений сознания. После относительного отстоя взрослой жизни, возможно, стихи, такие как «Озарения», были буквально немыслимы.

Перед лицом освященной веками загадки «молчания» Рембо иногда полезно культивировать определенную степень отсутствия любопытства, или переформулировать вопрос: не «Почему он перестал писать стихи?», а «Почему он начал это делать?».

Почти в каждом аспекте своей жизни Рембо был обеспокоен поиском единственной причины. Если загадка может быть сведена к одному решению, то оно состоит в одном простом совпадении: Рембо перестал писать стихи примерно в то же время, как он отказался от партнерских отношений.

Интерес Рембо к собственной работе пережил осознание того, что мир не изменится путем словесных инноваций. Но он не пережил неудач его взрослых отношений. Он всегда относился к своим стихам как к форме личного общения. Он посвящал свои песни chansonniers, свои сатирические стихи – сатирикам. Без постоянного спутника он стал писать в пустоту. Вот что значит быть «впереди своего времени». В 1876 году большинство поклонников Рембо либо еще были в младенческом возрасте, либо еще не были зачаты.

Когда Рембо писал последнее из «Озарений», он мог почувствовать в любом случае, что его поэзия вышла за пределы общения и превратилась в простую трату энергии. Он был одним из первых французских поэтов, который достиг логического конца романтизма. Очищенные от клише и обычного понимания, стихи, которые были основаны скорее на индивидуальных чувствах, а не на условностях, оказались в опасности стать безнадежно личными – по крайней мере, до тех пор, пока они не обретут своих читателей. Возможно, слова в конце «Парада» не были задуманы как провокация, а как полезный намек: «Лишь я один обладаю ключом от этого варварского парада» ^[619].

По иронии судьбы, труды Рембо уже начали свое долгое путешествие в свет. В 1878 году Верлен снова просматривал «Озарения» и нашел там несколько «очаровательных вещиц». Он, видимо, планировал издание за спиной Рембо. Он одолжил эти стихи своему шурину, композитору Шарлю де Сиври ^[620]. Если бы Матильда не наложила эмбарго на эти стихи, они, возможно, были бы положены на музыку Сиври за шестьдесят один год до «Озарений» Бенджамина Бриттена.

Для Рембо творческие поиски продолжались. После исчезнувших за горизонтом страниц он все еще жаждал приключений.

Через двенадцать лет после «Одного лета в аду» в 1885 году он будет писать из Аравии, как новая Шехерезада, рассказывая самому себе сказки, чтобы оставаться в живых: «Если бы у меня были средства, чтобы путешествовать без вынужденных остановок и заработков на жизнь, я никогда не оставался бы на одном месте более чем два месяца. Мир очень большой и полон великолепных стран, посетить которые не хватит и тысячи жизней» ^[621].

Рембо так эффективно перезимовал в 1876/77 году, что почти ничего не известно об этом периоде его жизни, известно только то, что он снова изучал русский язык и подумывал податься в коммерцию, возможно, в качестве страхового агента. Он вполне был способен освоить юридические уловки, чтобы извлекать выгоду, мастерски внушая страх внезапного ущерба. Он также думал о присоединении к группе миссионеров ^[622]. Это было более благоразумно, чем может показаться: миссионерские общества часто давали объявления в газетах и не слишком волновались о духовных верительных грамотах. Но когда весна снова отворила дверь к странствиям, он последовал иному плану. Это было столь извращенно свойственно ему, что кажется почти очевидным.

Проделав путь в Северную Германию, он пошел работать под чужим именем голландским вербовочным агентом ^[623]. В городах, расположенных вдоль Верхнего Рейна, он сидел в барах, рассказывая молодым пруссакам о субсидируемом круизе до Явы – бесплатном табаке, магии Самаранга и, предположительно, о возможных путях отступления.

Это был бизнес, как Рембо его понимал: прибыльное предприятие с ироничным подтекстом. Если яванская экскурсия была приключением мальчишки, то вербовка – черной комедией: француз кормится с руки, которую он только что укусил, отправляя пруссаков на возможную смерть на другом конце света.

Нетрудно понять, почему многие из поклонников Рембо находили «неприличным» следовать за ним в бесплодные земли его постпоэтической карьеры и приступали непосредственно к 1875 году его смертного ложа, где «ангел в изгнании» лежит, как дитя-инвалид, не в состоянии ни спастись, ни возразить. «Давайте не будем читать африканские письма Рембо своей семье, – призывает Ив Бонфуа. – Давайте не будем пытаться выяснить, торговал ли поэт, который хотел однажды «украсть огонь», одним, а не дру-гим» ^[624].

Но был ли Рембо самим собой, только когда писал? И разве восхищение несовместимо с осведомленностью? Как любил говорить Бодлер, поэзия сама по себе является злоупотреблением доверием. Тот двадцатидвухлетний, который заманивал солдат в Голландскую колониальную армию, не был таким уж дальним родственником того восемнадцатилетнего, который продавал будущим поколениям самые невероятные метафизические фантазии настолько успешно, что некоторые энтузиасты до сих пор ждут, что поэт вернется с окончательными инструкциями.

После вербовки десятка солдат Рембо получил комиссионные от своего агента и отправился в Гамбург, где лишился этого заработка в казино.

В этот момент, снова начав с чистого листа, вдруг появляется Рембо-литератор собственной персоной. Существование подлинной рукописи Рембо в этой пустой четверти его жизни кажется необыкновенным везением. В этом документе есть нечто такое, от чего на лице застывает улыбка узнавания.

14 мая 1877 года он оказался в Бремене – главном порту для эмигрирующих в США ^[625] – и писал американскому консулу. Его язык слегка приправлен галлицизмами, но смысл достаточно ясен: