Жизнь Гюго - читать онлайн книгу. Автор: Грэм Робб cтр.№ 24

30 августа 1817 года, смешав в нужных пропорциях высокомерие и раболепность, он напомнил Нёфшато, которому ничего не нужно было напоминать, что Вольтер «осветил ваш рассвет огнями своего заката». Он имел в виду, что Вольтер назвал тринадцатилетнего Нёфшато своим поэтическим наследником. Теперь же Нёфшато просили сделать то же самое для Виктора Гюго. Академик ответил одой и пригласил «нежного друга девяти муз» прийти и получить в подарок его совет.

Нёфшато дважды был министром внутренних дел и помогал основать музей Лувра. В старости у него появилось новое увлечение. Он всячески популяризировал недооцененный овощ – картофель. По мнению Нёфшато, картофель следовало переименовать в «парманьте» – по фамилии агронома, доказавшего, что корнеплод безвреден для здоровья. «Картофель», «земляное яблоко» – название оскорбительное! Все на его столе – рагу, макароны и нечто напоминающее котлеты – оказалось приготовлено из картофеля. Его дом, обставленный в стиле того времени, то есть напоминающий греческий храм, находился на северной окраине Парижа, рядом с картофельным полем. Помимо картофеля, Нёфшато считался крупным специалистом по моркови. Впрочем, иногда он вспоминал свои корни и возвращался к литературе.

Когда Гюго пришел к нему, Нёфшато трудился над изданием плутовского романа Лесажа «Жиль Блас». Он хотел проверить утверждение Вольтера, что Лесаж воспользовался неким испанским сочинением, и вот удача! К нему пришел молодой человек, который знал испанский. Гюго несколько дней просидел в Королевской библиотеке, сличая тексты. В результате он написал длинное и подробное опровержение – образец эрудиции, которое Нёфшато вставил в свое издание, подписав его своим именем и заслужив себе дожившую до ХХ века репутацию «одного из самых глубоких и изобретательных критиков» Лесажа.

Вскоре после смерти Нёфшато, в «Отверженных», влюбленный Мариус внушает себе, что необычайно красивая Козетта «едва ли могла бы что-либо поделать, но мне было бы лестно, если бы она знала, что настоящий автор диссертации – я… диссертации, которую господин Франсуа де Нёфшато включил в предисловие к своему изданию „Жиля Бласа“, выдав за свое творение!» ^{173}. Несмотря на такой толстый намек и подробные рассказы жены и дочери Гюго, принято считать, что «диссертация» стала плодом дружеского соглашения. Многие утверждали – видимо, чтобы не испортить милой картины содружества юности и старости, – что Нёфшато не был вором. Но доказательства становятся очевидными всякому, кто прочтет предисловие. Рыхлый, самодовольный стиль первых нескольких страниц неожиданно сменяется стремительным, афористичным, полным язвительных, злорадных замечаний о «ворах и плагиаторах», «лжи и лести, с которой обычно раздуваются посвящения». Кроме того, косвенным доказательством служит ссылка на «Робинзона Крузо», одну из любимых книг молодого Гюго.

Самый же четкий след – утверждение Нёфшато, что Лесаж родился на полуострове Рюйс в Бретани. Если бы Нёфшато озаботился и, так сказать, посмотрел в зубы дареному коню, прежде чем посылать свой труд в типографию, он бы заметил, что за двадцать четыре страницы до того псевдо-Нёфшато утверждает, что Лесаж родился не на полуострове Рюс (в таком написании), а в городе Ванн. Видимо, Нёфшато нисколько не сомневался в ученической скромности Гюго. Возможно, отчасти поэтому в каталоге Национальной библиотеки Франсуа де Нёфшато уделено столько места.

Данное происшествие необходимо упомянуть хотя бы ради библиографической точности и простой справедливости: первый, непризнанный прозаический текст, опубликованный Виктором Гюго. Но случай с Нёфшато дарит редкую возможность взглянуть на школьника как на личность. Когда он пишет для большой аудитории, для него характерна некоторая скованность, из-за чего он становится похож на юного чудака – «ходячую книгу», как он называет себя сам в 1820 году. В работе, посвященной «Жилю Бласу», не ведая, что его заметки будут опубликованы, он производит впечатление уверенного и остроумного молодого писателя, которому хватает зрелости, чтобы извлечь уроки из недостатков прежних поколений ученых, не упиваясь их глупостью.

Еще более поучительно то, как сам Гюго отнесся к краже своего произведения. В журнале «Литературный консерватор» (Le Conservateur Littéraire), который он издавал вместе с братьями с 1819 по 1821 год, напечатано несколько милых рецензий на «Жиля Бласа», изданного Нёфшато. Эти рецензии до сих пор считались признаком того, что Гюго внес свой вклад добровольно. Разумеется, сейчас уже невозможно сказать наверняка, какие чувства он испытывал, но прийти к некоторым выводам поможет один простой опыт. Попробуйте прочесть следующие замечания Виктора Гюго глазами Франсуа де Нёфшато.

«Почти все труды [Нёфшато. – Г. Р.] написаны с глубоким учетом интересов молодежи. Нетрудно понять, что он испытывает сокровенное желание поставить свою старость на службу молодости.

Г-ну Биньяну [переводчик Гомера, который «заимствовал» строки у других переводчиков. – Г. Р.] не хватило дерзости красть целые абзацы у своих предшественников. Правда, г-н Биньян – не член Института.

Г-н Франсуа де Нёфшато, защитив таким образом нашу национальную славу, внес ценный вклад в славу собственную.

Истинные ученые встречаются так же редко, как часто встречается заимствованная эрудиция».

Наконец, одно из примечаний Нёфшато к «Жилю Бласу» «рекомендовано авторам мелодрам: эти четыре строки содержат суть великолепного образчика плагиата».

Обращать внимание прежде всего на приятный тон замечаний Гюго – значит упустить их суть. Если Нёфшато и был способен испытывать раскаяние, он наверняка раскраснелся, как свекла, прочитав номера «Литературного консерватора». Утонченная смесь дерзости и почтительности Гюго выказывает великолепное понимание такого типа самообмана. Скоро Нёфшато предстояло выхлопотать для молодого поэта королевскую стипендию, и по этому случаю он провозгласил, как можно полагать, с захватывающим отсутствием самоанализа: «Я рад вашим успехам больше, чем вы сами».

Редкая способность Гюго одновременно удовлетворять и личному тщеславию, и чувству справедливости показывает, как хорошо первые шестнадцать лет жизни подготовили его к жизни знаменитого писателя. Он видел, как все общество уничтожает себя, как распадается его семья; но он уже строил на развалинах собственный мир.

Сточная канава, проходившая мимо пансиона Кордье, впадала в Сену на дальнем конце улицы Пти-Огюстенс (сейчас улица Бонапарта). Поблизости, на третьем этаже дома номер 18, жила Софи Гюго. Ее квартира служит признаком стесненных обстоятельств. Тогда в Париже апартаменты делились по вертикали в соответствии с общественным положением и доходом жильцов: знать в первом этаже, слуги на чердаке. По соглашению о разделе она получала три тысячи франков в год: остаток тех сокровищ, которые, как считалось, генерал Гюго растранжирил в Испании ^{174}. Софи Гюго исполнилось сорок шесть лет, но она почти всегда была больна. Она читала книги, нюхала табак и принимала гостей – призраков другой эпохи, с которыми ее сыновьям нельзя было разговаривать, если только те сами не обращались к ним. В их число входил дальний родственник, граф Вольней, автор труда «Руины, или Размышления о революциях империй» (Les Ruines, ou Méditations sur les Révolutions des Empires, 1791) ^{175}. Вольней нашел прибежище среди разрушенных храмов в пустынях Сирии и Египта. Его точные, элегические описания помогали офицерам наполеоновской армии и вдохновляли первых французских романтиков. На их глазах тоже разрушалась цивилизация.