Цезарь в тесте - читать онлайн книгу. Автор: Иван Дубинин cтр.№ 2

К отсутствию детей отец относился с пониманием, не делая из этого особой трагедии. А когда в их жизни наконец-то появилась я, он отреагировал на это в своем духе:

— Ты смотри — получилось! Значит, я был все-таки на правильном пути!

Моя мама, Евдокия Яковлевна, в отличие от моего папочки, худосочного, иссушенного непосильным умственным трудом мужчины, была женщиной дородной, со всех сторон выдающейся. Работала она в оперном театре и втайне мечтала о славе примы-певицы. Но, видимо, Бог, когда лепил ее тело, все силы и таланты вложил именно в него, а на остальное уже ничего не осталось. Правда, кое-чего она все-таки отхватила и, надо признаться, отхватила с лихвой. Голосом моя мамуля обладала громоподобным, могучим, но вот с музыкальным слухом вышла явная промашка. Впрочем, она принадлежала к той категории счастливых людей, которые таким мелочам не придают особого значения. Мама совершенно искренне считала, что обладает замечательным голосом. И она имела резон. Не заметить его было просто невозможно. Голос-то у нее имелся, но вот назвать мою мамочку голосистой можно было только с учетом ее глубокого декольте. Как она поступила в консерваторию? Как ее закончила? Семейная история об этом умалчивает. Тайну об этом забрал с собой в могилу мой дед — Яков Моисеевич Иванов, большого размаха человек и тонкий знаток человеческой психологии.

В театре маме доставались эпизодические проходные роли и реплики типа — «Так вот вы где?!» После чего, как правило, наступал внеочередной антракт, так как артисты вследствие этого уже играть не могли. Им надо было снова распеваться, а иногда и просто помыться.

Веря в свою звезду, мама упорно шла к своей цели. Для этого она периодически принуждала руководящий состав театра прослушивать ее на предмет последующего задействования в спектаклях на ведущих ролях. И те вынуждены были соглашаться на экзекуцию, потому что это большое дарование буквально не давало им проходу в узких коридорах театральных лабиринтов.

Ей хорошо давались арии гудка паровоза в степи, крик заблудившегося испуганного животного или восторженная песнь молодого бугая, прорвавшегося в коровник. Но подобных ролей было маловато, можно сказать, совсем не было. А вот партия Офелии или Кармен не получались. Пугались не только партнеры по сцене, но и зрители в зале. Некоторые потом боялись выйти в антракте, а другие, наоборот, делали это слишком поспешно. И назад, как правило, уже не возвращались. Доходило до конфликтов. Игорь Пискунов, знаменитый бас, постоянный театральный Отелло, узнав, что на роль Дездемоны рвётся Ламанова, открыто заявил:

— Только не Евдокия! Иначе я действительно её задушу!

Хотя идея была заманчивой, но руководство театра пошло иным, бескровным путём, и роль несчастной влюбленной отдали другой артистке.

Жажда бурной сценической деятельности немного поугасла в маме, но с моим рождением вспыхнула в ней с новой силой.

«Вот кто осуществит мою мечту!» — решила для себя так и не взошедшая оперная звезда с первых же минут моей жизни. Но — увы! — Бог обделил этим талантом и меня. Если все нормальные дети при рождении кричат во все горло «Уа-уа!», то я пищала по-поросячьи «Уи — уи!». Короче, подложила маме свинью. Но светлая мечта сделать из меня знаменитую артистку не покидала маму и в дальнейшем.

Когда встал вопрос о моем имени, папа, работавший в системе ракетостроения, загорелся идеей назвать меня Катюшей. Но маме не очень понравилась ассоциация, связанная с ракетной установкой, и она грудью встала на защиту мирного имени своего ребенка. Папа грустно глянул на эту грудь и уступил. Клара — так звали маму моей мамы. Ничего против своей тещи Анатолий Иванович не имел, тем более, что к тому времени она уже умерла. Да и в бытность свою членом его семьи не очень докучала погруженному в свои дела зятю, а, наоборот, принимала посильное участие в создании семейного уюта.

Я росла хилым худосочным ребенком. И как ни старалась мама, видевшая во чревоугодии один из своих смыслов жизни, впихнуть в меня килограммами всевозможные яства, я ничуть внешне не менялась. Видимо, телесной конституцией я удалась-таки в папу. И потому была худая, как партизанская лошадь. Так как-то сказал про меня соратник отца, седой старикашка, испытавший, наверное, на себе все тяготы и лишения партизанской жизни.

Сказать, что в детстве я болела, это ничего не сказать. Вирусы и бактерии визжали от восторга, увидев меня. И, как эстафетную палочку, передавали из уст в уста. Мой нос напоминал старую незаживающую рану, из которой постоянно что-то сочилось. То ли это был хронический ринит, то ли аллергия на мою зажиточно-неблагополучную жизнь. Педиатр Майя Самсоновна, занимавшаяся моим здоровьем, а вернее, моими болячками, вызванная на очередное проявление моего катара невесело ухмылялась:

— Что, опять «клара верхних дыхательных путей»?

В школе я ни с кем не дружила, наверное, потому, что бывала там редко. Да вы и сами знаете, как относятся дети к слабакам. Но иногда они проявляли ко мне уважение:

— Слышишь, Ларёк, двадцатого у нас контрольная, ты уж не подведи — явись. Надо пару раз на уроке в обморок упасть.

А еще я любила петь. Это единственное, чем я удалась в маму. Ну, «петь» — это громко сказано. Я не пела, а пищала. Причем мой писк имел нехорошую особенность проникать во все уголки нашей большой квартиры. И бывало папа, вообще-то относившийся ко мне трепетно, выскакивал в ужасе из своего кабинета, держась за голову:

— Ларочка! Солнышко! Я тебя умоляю, займись делом, поиграй лучше в куколки.

— А я и играю, — невинно отвечала я. — Это я ей пою колыбельную песенку.

— Боже! Я думал, что летит снаряд и сейчас как грохнет! — растерянно говорил отец. — Дусик, уведи ребенка, я работаю!

И мама, нашептывая мне непреклонные заповеди о том, что, когда папа работает, ему нельзя мешать, вела меня на кухню. И там залепляла мой рот пирожными, чтобы оттуда — не дай Бог! — снова не вырвался звук, так напугавший нашего хрупкого ракетчика.

Вообще-то, в нашей семье существовало железное правило: если папа дома — петь категорически запрещалось. Конечно, это было сурово, но мама помнила, как однажды, когда она дала волю своему таланту, наш конструктор невольно сделал ошибку в своих расчетах. И ракета полетела совсем не в том направлении. Приезжал генерал и лично просил уважаемую Евдокию Яковлевну в целях укрепления обороноспособности нашей страны и усиления безопасности граждан воздерживаться впредь от проявления своего редкого по воздействию дарования. Мама, как могла, терпела, но иногда — часто это бывало летом у нас на даче в Соловьёво — устремлялась, переполненная чувствами, в лес (на певческую охоту, как говорил папа) и там облегчалась от голосового воздержания. И, как правило, возвращалась домой не с пустыми руками. Это были лесные птицы, получившие разрыв сердца от звукового воздействия. А однажды даже пришлось вызывать «скорую помощь», так как наш соловей-разбойник (по определению папы) не заметила за деревьями группу невинно отдыхающих людей. Причем, врачи впоследствии отмечали особенность воздействия маминого голоса. Он каким-то образом резко активизировал бактерии, вызывающие бурное послабление кишечника.