– Человек каждый день рассказывает историю о самом себе. Он вырезает ее рунами слов и поступков на Мировом Древе. Если ты ежедневно говоришь о неудачливом парне, которому не видать славы и добра, то останешься неудачником навечно. Когда каждое утро рассказываешь себе о человеке, которого ждут великие дела, им и будешь. Если веришь историям окружающих, что ты жалок и глуп, значит, так оно и есть.
– Твоя история может быть сильнее тебя. Но если она тебя не устраивает, ты всегда можешь придумать новую. Историю о сильном и храбром человеке, который способен защитить тех, кто ему дорог. Этот человек следует своим путем с гордо поднятой головой.
– Настало время начать новую историю о себе. Или вспомнить хорошо забытую старую. Жизнь нужно прожить так, чтобы ее хотелось положить на струны. Иначе – какой во всем этом смысл?
Забыв об ужине, Ратмир долго глядел на маленького певца.
– Сколько тебе зим? – наконец спросил он.
– В этом году я встречу сороковую, – ответил тот.
– Но ты…
– Взрослые, сохранившие способность творить, – это выжившие дети. Так что старею я медленно, – усмехнулся Боян.
Раздался осторожный стук в дверь. В проеме показалась косматая голова старшего сына Рауда Хрольва.
– Отцу неловко тебя просить… Мы не знаем, откуда все узнали, что ты здесь… Но посмотри сам… – смущенно пробасила голова и скрылась.
– Кажется, я знаю, что происходит, – улыбнулся Боян. Он поднялся из-за стола, взял дорожный мешок и достал оттуда нечто похожее на узкий ящик, на котором были натянуты струны. Стенки инструмента покрывал узор: десятки извилистых линий складывались в изображение крылатого пса, летящего между небом и землей.
– Это гусли по имени Симаргл. Есть такой зверь, который служит связным между людьми и богами. Как музыка, – пояснил певец, осторожно беря гусли в руки.
Но Ратмир, не слушая его, завороженно смотрел на узор на доске прямо под струнами – вырезанную в дереве спираль закручивавшихся к центру линий.
– Знак Лабиринта, – сказал Боян, словно увидев направление его взгляда.
– Я ищу остров, связанный с ним, – прошептал Ратмир.
– Это место, где я вырос, – ответил Боян. – Пойдем. Настало время песен. А потом я расскажу тебе, как туда добраться…
Огромный гостевой зал владений Рауда гудел, посмеивался и покашливал множеством людей.
– Идет, идет, – пронесся шепоток над длинноволосыми головами, и гул разом стих.
– Мир, братки! – сказал Боян. Он положил руку на плечо Ратмиру и сказал: – Веди.
Ратмир увидел в центре скамью, видно уже приготовленную для певца, и направился к ней мимо притихших мужчин, мявших в руках отороченные мехом шапки, женщин и детей. Собравшийся люд жадно смотрел на незрячего. Кто-то торопливо осенил себя крестным знамением.
Боян уселся на широкую доску. Бережно положил на колени гусли.
– Не десять соколов на стаю лебедей пускаю, а персты на живые струны кладу, синему морю на тишину, а добрым людям на послушание, – объявил певец.
Священная тишина звенела драгоценным стеклом. Тонкие длинные пальцы легли на струны.
– Что играть-то? – чуть смущенно спросил публику Боян.
Люди почтительно молчали.
– Про мальчика и Тайный Народ, – звякнул в тишине детский голос.
Певец кивнул. Запели струны.
Голос, похожий на мягко рокочущую грозовую синь, выводил мотив, от которого внутри становилось хорошо и свежо, будто после весеннего ливня.
Он пел о том, как у одного могущественного князя в Гардарике долго не было детей и некому было ему под старость оставить свои владения. Князь молил богов о сыне с утра до утра, и те наконец услышали его просьбу. Когда жена понесла, он придумал будущему владыке, который должен был умножить трепет врагов перед его родом, грозное имя – Боян.
Но ребенку не суждено было стать новым правителем – он родился слепым. Большим несчастьем это стало для князя, но сильные люди не умеют печалиться. Их горе превращается в гнев.
Князь велел отрубить голову повитухе, а младенца унести в лес на корм дикому зверью.
Тайный Народ нашел мальчика раньше волков и кабанов. Слепой сын князя стал его приемышем. Он рос, учившись чувствовать мир так, как ощущает его волшебный народ, и некоторые их умения стали подвластны и ему.
Он попытался выучиться петь их волшебные песни, но человеческий голос оказался не приспособлен к этому. Боян попросил помощи у ближних. Медведь принес годные ветки, иволга не пожалела конского волоса из своего гнезда. Тайный Народ научил, как заставить петь дерево. Вскоре под пальцами слепого зазвенели струны арфы, и лились они словно молоко и мед.
Но даже волшебный народ не мог вернуть ему способность видеть. Повзрослевшего мальчика с каждым годом все сильнее тянуло к людям.
«Ты можешь научить меня видеть мне подобных?» – спросил он однажды альва-старейшину.
«Чтобы видеть людей, надо жить среди них», – ответил тот.
Он не удивился, когда Боян объявил о своем уходе. Юноша захватил с собой волшебный инструмент, и вскоре тысячи людей рассказали ему тысячи историй. Из них Боян выплавил всего несколько десятков песен, но каждую из них передавали из уст в уста, так как в каждой жили лучшие слова в лучшем порядке. Песни вдохновляли сердца. Истории правили миром. Боян бродил по свету и пил бухлишко.
Песня кончается, он поет еще, будто раскручивая невидимое звездное колесо замершей над головами Вселенной. Симаргл подражает звукам природы, изображая гром, голоса и писк животных, птиц, насекомых, скрип деревьев. Еще Симаргл копирует звуки, создаваемые человеком: крик, голос, плач, свист, кашель, хохот, стук, пение, звон стали и колоколов.
Голос вечного мальчика струится по вымерзшим душам, как весенняя река под коркой тающего льда. От улыбок теплеют губы. Вот певец заводит балладу об одинокой королеве лесных троллей, и глаза слушателей темнеют, потому что в их душах пошел дождь.
Красноватый полумрак огней светильников у стен смягчает резкие черты лиц. Влажные от воспоминаний глаза глядят сквозь певца и стены в другое время, где звенят подвиги, сладко целуют героев горячими ртами красавицы и презирают опасность стальные сердца.
Ратмир понимает, что гусли Бояну без надобности – его пальцы играют на струнах внутри людей.
Песни волнуют так, что перехватывает дыхание. Ратмир осторожно скрипит дверью, выбираясь на свежий воздух. Глотает порцию острого ноябрьского сумрака и улыбается.
Идет первый снег.
Тот самый, что летит прямо в сердце. Белые хлопья кружат над притихшим миром, возвещая новый поворот Мирового Колеса. Мягко на грудь наступает зима мохнатой серебряной лапой.
А ты вновь мальчишка нескольких зим от роду, с восторгом пробуешь перемены Вселенной на язык, плавя ледяное кружево пойманной снежинки. И радость бытия танцует вместе с крохотными гонцами мутного неба, то взмывая вместе с резкими порывами ветра, то кружась в неторопливой густой стае.