— Жаль мне вас, девочки, — Бетко сказал это так, будто рядом с Томой сидела и Лена, та самая Лена, при виде которой вчера даже у него, привыкшего не к киношным, а взаправдашним ужасам, сжалось сердце. — Что ж это вы с собой делаете?
Тома промолчала, но глаза ее еще больше наполнились слезами.
— Вы на дискотеки ходили? Или в гости к кому-то? Ну, компании с… мужиками?
— Нас тошнило и от дискотек, и от мужиков. Какие танцульки, если являешься домой и буквально валишься с ног…
— Наркотиками, только честно, не баловались? — наперед зная об ответе — оголенные по локоть руки девушки свидетельствовали, что игла шприца к ним не прикасалась, спросил Игорь.
— Хоть от этого Бог уберег, — с некоторым удовлетворением ответила Тома, и капитан понял, что уйдет отсюда ни с чем.
— У Лены, кроме тебя, были еще подружки, приятели?
— Не-а. Она со мной только и водилась.
— А школьные всякие друзья?
— Кто разъехался, а кто просто брезговал с Ленкой общаться. Ну, сами знаете, почему… Родства ж у Ленки никакого. Одна мать, да и та, одно только название…
Бетко тяжело вздохнул, сказал:
— Ладно… Ты, в общем-то, сделай для себя выводы, хорошо?
— Хорошо, — согласилась Тома, но и дураку стало бы ясно, что так она сказала из уважения к капитану, а может, желая поскорее избавиться от тягостного разговора с ним…
* * *
Всех, с кем встретился и кого опросил Игорь Бетко, не дали ему ни малейшего повода, чтобы мысленно воскликнуть: «Кажется, у меня в руках что-то появилось!» Если не считать Томы, ни с кем другим Лена Ветрова особо не сближалась. Соседи по дому, среди которых большинство составляли немощные бабки, слезно жалели несчастную девочку, браня и кляня на чем свет стоит ее непутевую мать, из-за которой, утверждали, девочка и пострадала. Лена, по их словам, была тихой и скромной, компаний к себе не водила, вино не пила.
Хозяин рыбного лотка, мордастый, хорошо откормленный, как ленивый монах, мужик, нагловатый и самоуверенный, будто схватил Бога за бороду, покривился, едва услыхав, о чем пойдет речь:
— Ну, работала у меня несколько месяцев, и постоянно — с недостачей…Такое впечатление, что рыбу с прилавка трескала килограммами.
Бетко мордовороту не поверил — слишком у того были плутоватые глаза. Да и, если разобраться, момент этот интересовал его поскольку-постольку.
— Никто, пока Лена у вас работала, возле нее не вертелся — ну, воздыхатели, так сказать? Мужиков, парней у вас на базаре хватает — и продавцы, и грузчики…
— О чем вы говорите, — с презрением сказал мордастый. — Тоже мне, нашли писаную красавицу. Да там глазу не за что было зацепиться — худенькая, невзрачная пигалица. Спросом пользовалась разве что на трассе. Шоферюгам все равно, кого они… А вообще-то жаль, что ее убили. Безобидная девка…
Это была единственная человеческая нотка, которая прозвучала из уст мордастого…
В ночном клубе Лену припомнили с великим трудом — очень уж, как пояснили, неприметная она была, да и текучесть среди официанток велика, некоторые после двух недель уже подают на расчет.
— Бывало, обижали ее. Пару раз прибегала жаловаться, но что я мог поделать, если нравы сейчас сами знаете какие, — развел руками директор «Ромео и Джульетты» (судя по названию, заведение его претендовало на роль некоего центра, где разыгрываются чистые и возвышенные страсти. Неизвестно, правда, согласился бы старик Шекспир, чтобы это злачное место, где часто бушевали охмелевшие от водки и легких денег братки, носило имя его героев).
Ничего толкового в ночном клубе ни директор, ни те из обслуги, кто помнил Лену Ветрову официанткой, рассказать не смогли — очень уж неприметной и безропотной была эта мышка-полевка, способная привлечь внимание только вдрызг пьяных кобелей. Наверное, если б Лена принадлежала к числу юных любвеобильных красоток, тогда, глядишь, получилась бы, как говаривал свеженький киношный герой, «картина маслом». Лену, в принципе, тоже можно назвать любвеобильной, только кто запоминает, скажем, кассиршу, которая выдала тебе билет на автобус, — она сделала свое дело, и ты тут же ее забыл.
Мать Лены Игорю несколько раз, уже как бы по привычке, хотелось прибить, поскольку та пребывала в перманентном запое. Никакими призывами, уговорами, заклинаниями или угрозами ее совесть пробудить не удавалось — она или сонно таращила на опера закисшие после непробудного сна глаза, или, тряся давно немытыми, нечесаными лохмами, пьяно плакала, или клянчила пятерку на сто граммов. Нутром, впрочем, Игорь чуял — надеяться не на что, ничего, кроме водки, эта конченая баба не знает. Один раз даже подумал: может, Лене и повезло, что она раз и навсегда избавилась от этого кошмара.
Итак, чем он располагает? Одной запиской, приколотой булавкой к куртке убитой. Зачем преступник ее оставил? Чтобы посмеяться над ментами? Или это ясный намек, что продолжение следует? Вполне реально, если этот мерзавец — маньяк.
В молодости Игорю Бетко приходилось не раз голосовать ночью в степи, где, кроме него, больше ни души. Те, кто в изредка проносящихся мимо машинах, — не в счет. Их обочина дороги интересует мало. Так вот, иногда, чего греха таить, закрадывалась в голову мысль, что возьмут его здесь лихие люди и пристукнут, и никто не узнает, кто это сделал и почему.
Не исключено, что тайна убийства Лены Ветровой так и останется неразгаданной. Такое, увы, в криминалистической практике встречается, причем нередко.
* * *
Жестокий, недельного действия мороз сменился полным, погодное, так сказать, ни рыба ни мясо, нулем градусов. Солнце, как любопытная девица, то выглядывало из небесного окошка, то снова пряталось за стенами туч. Может быть, от невыносимой вони. С месяц назад третий микрорайон остался без холодной воды (о горячей тут забыли давно) и канализации. Люди оправлялись по старинке в горшок, откуда содержимое потом перекочевывало в целлофановые пакеты, а те уж сносились к мусоркам. Теперь, когда мороз выдохся и фекалии оттаяли, отовсюду жутко пахло дерьмом.
«Город экскрементов», — подумал Стас, и его изможденное лицо, способное вогнать в уныние любого встречного, стало угрюмым, злым, ненавидящим. Правда, взоры прохожих на нем все-таки с интересом останавливались — голову парня украшал броский «ирокез», из-за чего казалось, что на нее нахлобучен спартанский шлем с ярко-желтым гребнем.
Стаса корежило, как хлипкую сосенку под ураганным натиском ветра. Ветер и впрямь с утра разгулялся не на шутку, но дело, конечно, не в нем — вот уже два дня Стас переживал ужасную ломку, наверное, самую выматывающую из всех тех, которые периодически одолевали его, наркомана с трехлетним стажем.
На полновесную дозу денег нет. Не наскрести и на то, чем можно разжиться в обычной аптеке — каким-нибудь эрзацем типа трамадола.
Все, что можно было вынести из квартиры и продать, Стас вынес и продал. Хилое материно золотишко: перстенек да две пары серег, магнитофон, видак, набор нового постельного белья, несколько хрустальных ваз, разные кухонные причандалы из нержавейки — все уплыло задешево, в чьи-то случайные руки. Отец с матерью денег в доме не оставляли, все, что имели, носили при себе, даже спать ложились с гривнями, а может, и долларами, хотя откуда у них эти доллары, если зарплата вшивая и ту, бывает, задерживают?