– Она глядит! – Вдруг Лельча в испуге вцепилась в ее руку и прижалась к боку.
– Кто? – Лютава обернулась к ней.
– Вон, – девочка показала на березу слева, шагах в десяти.
– Ты видела?
– Я… видела… или нет. – Лельча опустила глаза. – Она смотрела на меня, но как я повернулась… я не вру!
– Конечно, не врешь, – кивнула Лютава. – Так оно и бывает. Отнеси ей. – Она порылась в лукошке и вынула печеное яйцо. – Положи возле нее. Потом будем слушать.
Лельча взяла яйцо и помедлила.
– Не бойся! – подбодрила ее Лютава. – Я же с тобой.
Девочка несмело направилась к дереву, Лютава – за ней.
– Скажи: это тебе… – шепнула она вслед.
– Росалинка… – неуверенно позвала Лельча. – Это тебе… мать угощения прислала…
Она положила яйцо возле корней. Лютава догнала ее и встала рядом.
Теперь она ясно видела глаза березы. Ее живой взгляд мерцал в каждом из черных «глазков» на стволе, и хотя не удавалось четко поймать его, Лютава совершенно ясно ощущала его на себе.
Здесь было чужое место, с незнакомыми хозяевами. Осторожно, как волчица, она прыгнула в «навье окно» и тронулась вперед по незримой тропе, чутко прислушиваясь и принюхиваясь. И ощутила, что дух березы попятился – русалки не любят волков. Даже сама Младина, сильнейшая из вил, когда‑то зимней ночью предпочла убраться, когда рядом возник черный волк Нави… Лютава приостановилась, давая понять, что не опасна.
И вдруг заметила, что Лельча идет за ней! Сама не понимая как, шажок за шажком, семилетняя девочка продвигалась по той же тропе. Она видела Лютаву впереди и хотела догнать ее, робея оставаться одна.
У Лютавы аж дух перехватило от радости и волнения. Далеко не каждому дана способность выглядывать в «навье окно», и уж тем более редко она проявляется сама по себе и в таком раннем возрасте. Мысленно она протянула руку назад, не оборачиваясь, чтобы помочь Лельче; та пошла вперед смелее, еще не доставая до протянутой руки, но видя в ней опору. Вот она подошла и встала за спиной, уже понимая, что они обе находятся в несколько ином месте, но пока не осознавая, что это за место такое.
«Позови ее еще раз, – неслышно велела Лютава. – Так, как я с тобой говорю».
«Росалинка… – неуверенно окликнул дух Лельчи. – Ты слышишь меня?»
«Я слышу!» – Береза вдруг открыла два глаза на высоте человеческого лица.
Лельча ойкнула, зажмурилась, закрыла лицо руками… и выскочила с тропы. Но не беда: ей теперь всю жизнь по этим тропам бродить.
Лютава протянула руку назад, крепко взяла ее за плечо, чтобы не двигалась, и обратилась к березе сама. Теперь она ясно видела и слышала ее.
– Кто ты и из какого мира?
– Росалинка‑ржаница я, на лядине живу, – отозвался дух из березы. – Была я человечьего рода, а теперь – лесного да полевого.
– Не скучаешь ли по родичам?
– Скучаю, да не бывать мне больше в доме родном, не сидеть за столом родительским. Определили мне место – на нашей старой лядине, здесь живу третий год. Зарастает лядина, скоро от полевого хозяина к лешему перейдет. Нынче на Купалу будет свадьба моя с новым хозяином, с господином моим – лешим.
Ай‑ай‑ай, подумала Лютава. Едва не опоздала она за невестой для Мысляты…
– Что же за свадьба без невестиной родни? – спросила она, не подавая вида, как встревожила ее эта новость. – Кто же будет тебя снаряжать? Кто же будет песни свадебные петь?
– И хотела бы я родню позвать, да как им прийти? – Береза вздохнула. – Не видит меня матушка, не увидит и батюшка. Только вот сестричка увидела, да мала она еще…
– Я ведь тоже твоя сестра. Хочешь, я приду тебя на свадьбу снаряжать? И повой от матушки принесу, чтобы все по чести было.
– Приходи… – прошелестела листочками береза. – В самую ночь Купальскую на закате сюда приходи. Ждать буду‑у‑у…
Береза закрыла глаза. Лютава осторожно шагнула с незримой тропы обратно в явный мир и постояла, закрыв лицо руками и приходя в себя. Потом глянула сквозь пальцы на траву с красными земляничными листьями, перевела дух. Обернулась к Лельче: та застыла на месте, пристально вглядываясь в зелень.
– Она ушла, – негромко сказала Лютава. – Смотреть нужно не глазами.
– А чем? – Лельча, ошарашенная неожиданными открытиями, подняла к ней лицо.
– Навье оконце – внутри твоей головы. Через него и надо смотреть. Смотришь глазами изнутри головы вот сюда, – Лютава прикоснулась к своей голове слева, чуть ниже маковки. – Я тебе помогу, но в другой раз.
– А ты же видела… как дерево глядит и говорит?
– Побеседовали мы с ней. Росалинка ваша скоро замуж за лешего идет. Пойдем к матери – нужно невесте бабий повой шить.
* * *
В Щедроводье Лютава застала почти все его население. В пору сенокоса мало кто сидит дома в погожий день – только те, кто не может ходить своими ногами, – но сейчас, прослышав о появлении вблизи селища большой вооруженной дружины, почти все сбежались под защиту родных чуров. Отроки раскинули стан на берегу Угры, а Лютомер и Красовит уже сидели в Любомовой избе с прочими старейшинами.
Невдалеке от Щедроводья издавна стоял голядский городок Ильган. Его обитатели уверяли, что их предки жили на этом месте задолго до того, как здесь появились пращуры будущих угрян, говоривших на «дунайском» языке. Угрян становилось все больше, но голядь отстаивала свои владения и сохраняла свою самобытность. Угрянские князья, в свой черед, не желали терпеть положения, при котором в столь важном месте сидят люди, не признающие их власть. Во времена князя Братомера, Лютомерова деда, дошло до вооруженного столкновения. Уже два поколения Ильган с полуразрушенными укреплениями стоял заброшен, в округе ходили страшные рассказы о блазнях, которые там являются.
Земли вокруг него были истощены и едва годились для выпаса, поэтому никто там не поселился. Но место Ильган занимал очень удобное: на мысу над рекой. Подсыпать заново старые валы, поставить стену вместо обрушенной и сгнившей было легче, чем возводить все заново на чистом месте. Требовалось лишь получить согласие волости.
– Ильган‑городок мой дед Братомер у голяди отбил, стало быть, земля эта моя, – говорил Лютомер старейшинам Щедроводья. – Воля Зимобора смолянского, князя нашего старшего, посадить там засаду[1], беречь земли наши от вятичей. Но хочу я, чтобы смоляне мирно жили с нами, угрянами, на нашей земле. Кормить их будет смолянский князь, но и с вами, соседями, нужно будет воеводе ряд положить: куда на ловы и по дрова ездить, как торги заводить… у кого невест брать для отроков оружных.
Как он и ожидал, при двух последних упоминаниях сумрачные лица просветлели. Торговлю в этих краях вели купцы из русинов и хазар, но появлялись редко, не каждый год. Иногда приходилось всей волостью снаряжать обоз в Смолянск – за солью. Никому не хотелось, чтобы в налаженную, ровную, неизменную в своих повторениях жизнь вторгся княжий городец с дружиной. Никто не знал толком, какого ждать от него зла, но чужие люди, иной уклад жизни грозили нарушить веками устоявшееся равновесие, впустить в привычную жизнь… что‑то новое.