Сальвадор Дали. Божественный и многоликий - читать онлайн книгу. Автор: Александр Петряков cтр.№ 68

В январе 1982 года король Хуан Карлос наградил художника высшей наградой Испании — Большим Крестом Карла III. Это влило в тщеславного живописца новые силы, он приободрился и чувствовал себя гораздо лучше, а Гала стала заметно сдавать, ее мучили камни в желчном пузыре. В конце концов она согласилась на операцию. В феврале 1982 года, уже по возвращении из клиники, она оступилась в ванне и сломала тазобедренную кость, и вновь тяжелейшая в ее возрасте операция в барселонской клинике. К тому же у нее стал активно развиваться рак кожи.

А Дали в это время получил Золотую медаль правительства Каталонии, высшую награду своей родины. Он был очень счастлив, несмотря на то что жена лежала в клинике, где он навестил ее всего один раз.

Гала вернулась в Порт-Льигат просто развалиной. Она почти ничего не ела и по временам бредила. Незаживающие раны в тех местах, где лопалась кожа, приносили ей невыносимые мучения, и ей все время делали обезболивающие уколы.

Она лежала в спальне, и в минуты, когда боль утихала, смотрела на море, и перед ней, словно на экране, в голубоватом мареве у линии горизонта возникали картины ее детства. Она видела себя маленькой девочкой с косичками в далекой призрачной Казани. Словно в расслоенном жаром воздухе пустыни возникали похожие на миражи образы города: кремль, мечеть, татары в чалмах на шумном базаре, рассказы отца об Иване Грозном, казавшимся ей тогда огромным исполином, ломающим стены казанской цитадели.

Как картинки в детской книжке, перелистывались в ее изломанном болезнью и старостью сознании со странной ясностью эпизоды ее жизни. Вот теперь шагала она уже по Москве, направляясь к Трехпрудному переулку в дом профессора истории Цветаева, к его дочери Асе, где всегда бывало так весело. Никогда после этого она не испытывал такой радости жизни, как в те дни. В атмосфере этого дома было что-то волнующе-возвышенное, здесь словно витали феи поэтического слова, — они с Асей немножко завидовали ее старшей сестре Марине. Она была уже взрослая девушка и поэтесса, удивившая литературный мир Москвы и Петербурга своим свежим ярким талантом. Ее книжечка стихов стала для них с Асей драгоценной жемчужиной, вызывавшей гордость и ревнивое сожаление, что она бросает лишь смутный отсвет славы на них, девчонок, грезящих о своей прекрасной будущности. Они играли в буриме, пытались сочинять новеллы, придумывали на сложные слова рифмы и, конечно же, говорили о мужчинах.

Эта тема очень волновала Лену (ох, тогда ее еще звали Леной!), на пороге ее девичьей зрелости мысли об этом заливали ее всю, она не могла равнодушно или издалека, как другие девочки, рассуждать о женихах, обустройстве будущего дома, нарядах, экипажах, театрах и балах и прочем, что не просто сопутствует семейной жизни, а составляет для женщины в браке основную сущность. Она плавилась в своих мечтах, как воск, и ее текучие желания были наполнены такими яркими фантазиями, так изукрашивались интимными подробностями, что она не могла о них рассказать даже своей близкой тогда подруге Асе. Она бурлила внутри себя и находила упоительным хранить в себе тайну и ни с кем ею не делиться. Да, все считали ее очень скрытной, и никто, кроме провидца Дали, не прочел тайных страниц ее души…

А он… Теперь она ненавидела его за то, что он знает о ней то, чего никто не знает. Она никогда не любила его как мужчину, он был и остался для нее ребенком, гениальным ребенком, для которого открыты все тайны. И как он этого достигал? Он был настолько откровенен, настолько открыт всем и во всем, что невольно заражал и ее тем же, и в такие часы она рассказывала ему даже то, что постыдилась бы поведать родной матери или близкой подруге. Однажды она в подробностях рассказала ему о своих сексуальных отношениях с Элюаром, а он в это время зарисовал по ее рассказу их эротические с Полем игры и потом спросил: похоже или нет? И чем еще он добивался откровенности, так это своей непредсказуемой логикой — мог с яростью отстаивать какую-либо точку зрения, а через минуту с тем же остервенением ее же и опровергал. И вот это столкновение полюсов рождало искру, пламя, взрыв, в свете которого он ясно видел, что хотел. Поначалу она подозревала в нем хитреца, но потом поняла, что это не так. Люди для него всегда были средством, ступеньками, и они охотно ложились под него, сраженные его обаянием и неудержимым напором. Малыш Дали… Как он теперь далеко от нее, несмотря на то что каждый вечер приходит в спальню и ложится на соседнюю кровать. Теперь между кроватями поставили ширму, потому что Дали уже просто не может на нее смотреть.

Каждый день в синеве ампурданского неба, сливающегося со Средиземным морем, темные скалы Порт-Льигата словно наливаются молочным светом и превращаются в Швейцарские Альпы. Гала отчетливо видит и будто приросший к горам санаторий в Клаваделе в нахлобученной снежной шапке. Вот из его дверей выходит худенький и грациозный Эжен Грендель, так похожий на Пьеро, ее первая любовь, непреходящая любовь… Слепящий солнечный свет отражается от волшебно искрящегося белейшего горного снега и словно переносит ее в далекий Тобольск, куда она однажды с матерью, братьями и сестрой Лидой ездила к бабушке. Она и сейчас ощущает на своей голове ее теплые большие ладони, пахнущие рассолом и еще чем-то неуловимым, похожим на ваниль и на тающий снег…

А этот красивый немец Макс Эрнст… Как это было мучительно больно, страшно, тревожно и невыразимо стыдно, казалось, само сердце заливалось у нее кровью стыда, но… они оба хотели, чтобы она жила с ними обоими. Она искала выход, рвалась из этого треугольника, где есть только три угла, и каждый из них — замкнут. Красавец Макс, так не похожий на всех этих подопечных Андре Бретона, блудливо пожиравших ее глазами на своих сборищах, которые они называли снами наяву, оказался все же мерзавцем, ветреным, как все мужчины, негодяем… Впрочем, он освободил ее тем самым для другого…

Дали, Дали, Дали… Малыш Дали… Вот он кряхтит, ложится на свою кровать и будет ворочаться до рассвета, а раньше едва прикасался к подушке головой — мгновенно засыпал, чтобы встать с восходом и, напевая, отправиться в студию работать до полудня.

У нас печальный конец, думала она, очень печальный. Вздохи и кряхтение мужа вскоре прекращаются — видно, задремал, а Гала теперь слышит шумный рокот морской волны. Вот тут, за окном, на этих скалах, где в камне вырублена скамья, в ветреную погоду у них произошло странное, ох, какое странное объяснение в любви. Она предложила ему себя, а он подумал, что она хочет умереть. Бедный малыш, иной раз я любила тебя как себя и даже больше, недаром доктор Румгер объяснял нам, что мы составляем единое целое, как однояйцовые близнецы…

Я отдала тебе, малыш Дали, всю вторую половину своей жизни, лучшую, признаюсь тебе, половину, и тебе грех на меня жаловаться — если бы не я, ты наверняка бы окончательно свихнулся и жил в нищете. Хотя, может быть, я и не права. Малыш Дали всегда готов за себя постоять и убедить кого угодно и в чем угодно. И если малыш ничего не понимал в практической жизни и отмахивался от ее тягот, сваливая все на меня, он все же крепко стоял на ногах и очень любил жизнь, а это главное, чтобы выжить и одному, без меня. Или с какой-нибудь Амандой. А Аманда его предала, предала, теперь даже не является… А ведь клялась мне на иконе. А что ей русская икона?