Три дня и вся жизнь - читать онлайн книгу. Автор: Пьер Леметр cтр.№ 21

Когда госпожа Дэме увидела их, она расплакалась.

Оператор поспешно прижал камеру к плечу.

Кадры, сделанные в этот момент, облетят Францию меньше чем за два часа. Отчаяние госпожи Дэме, то, что она сказала, разрывало сердце. Верните его мне. Три едва слышных слова, произнесенные срывающимся от волнения, дрожащим голосом.

Верните его мне.

Все испытали такое потрясение, что толпа постепенно затихла, ее охватило невольное благоговение, расцененное как пророческое.

Вооружившись мегафоном, молодой жандарм поднялся на крыльцо ратуши, а полицейские с нарукавными повязками в это время раздавали листовки.

– Благодарю вас за готовность помочь, особенно в такой день…

Присутствующие невольно возгордились, в глубине души ощущая себя вдвойне полезными и великодушными.

– Мы призываем вас очень внимательно прочесть розданные вам письменные инструкции. Не торопитесь, будьте сосредоточены на том, что вы видите. Мы настоятельно требуем, чтобы каждый квадратный метр, который мы с вами обследуем, был решительно исключен из наших дальнейших поисков. Я понятно выражаюсь?

Над толпой пронесся одобрительный гул.

Во время этой речи внимание Антуана отвлекло прибытие кюре и живущей по соседству с ним госпожи Антонетти.

– Сформировано девять групп. Четыре отправятся к пруду с проводниками собак, три других пойдут к западной оконечности государственного леса, и, наконец, еще две – в сторону Сент-Эсташа.

Антуан замер. Все кончено. Он свободен. Теперь он знал, что сейчас будет, знал, что станет делать. В каком-то смысле все упростилось.

– После перерыва на обед мы подрегулируем маршрут тех или иных групп, исходя из утренних результатов. Если сегодняшние поиски ни к чему не приведут, завтра вас снова вызовут.

Именно в этот момент появился господин Ковальски.

Он шел медленным, нерешительным шагом. Люди провожали его молчанием, все расступались – не из почтительности, а потому, что от этого человека несло ересью.

Освободили – читалось на всех лицах. Все сдержанно переглядывались. Может, его временно освободили? Никто ничего не знал.

По мере того как косподин Ковальски приближался к мэрии, оставшиеся позади начинали вполголоса обмениваться мнениями. Ну да, освободили, говорили они, наверное, из-за недостатка улик… Потому что ведь не каждого же арестовывают, а только тех, кто так или иначе имеет отношение к этому делу. Нет дыма без огня. Ковальски… Говорят, будто торговля его не слишком ладится, вот он и колесит по отдаленным деревням, чтобы свести концы с концами.

Лицо Ковальски ничего не выражало. Как всегда вытянутое и бугристое, со впалыми щеками и густыми бровями…

Он прошел мимо Антуана и его матери. Госпожа Куртен демонстративно повернулась к нему спиной. Ковальски остановился перед жандармом и слегка развел руками: мол, вот он я, говорите, что от меня требуется.

Жандарм оглядел группы добровольцев и сразу почувствовал исходящую от них отрицательную энергию. Одни поворачивались спиной, другие, более решительные, не дожидаясь распоряжения, тронулись в путь.

– Ясно, – произнес жандарм, и в его голосе послышалась нотка усталости. – Ладно, пойдете с нами.

Толпа двинулась вперед, все снова заговорили, земля была усеяна листовками с инструкциями гражданской безопасности.

Вернувшись домой, Антуан устроился у окна в своей комнате и долго смотрел вдаль. Когда они обнаружат тело, то сразу позвонят, он увидит движущиеся мигалки, вон там, по дороге от леса Сент-Эсташ.

Наконец он закрыл окно и пошел в ванную.

Там он высыпал из пакетиков и коробочек все, что только нашлось в аптечке. Как все французы, госпожа Куртен вполне оправдывала репутацию великой потребительницы лекарств. Чего там только не было! И в каких количествах! Получилась целая куча таблеток.

Подавляя отвращение, Антуан принялся глотать их целыми горстями.

Он горько плакал.

Внезапное цунами, родившееся в глубине желудка, с сокрушительной силой прошибло его снизу доверху, скрутило внутренности и вырвалось из горла, буквально сдернув Антуана с кровати. Он скорчился, издав гортанный крик, идущий откуда-то из кишок, изо рта выплеснулась струя желчи, а он, задыхаясь, пытался найти равновесие.

Он изнемогал, спину мучительно ломило. С каждой новой волной все его тело стремилось выскочить из своей оболочки, вывернуться наизнанку, превратиться в жидкость и испариться.

Это длилось добрых два часа.

Мать регулярно поднималась, меняла поставленный на ковер возле кровати тазик, протирала ему уголки губ, прикладывала ко лбу холодное полотенце и уходила.

Когда спазмы утихли, Антуан уснул.

Реми в его сне тоже был вымотанным, абсолютно без сил. Распростертый на дне глубокой черной ямы, он уже не тянул руки, а лишь шевелил пальцами в последнем усилии. Смерть приближалась, она была тут, хватала его за ноги, тащила к себе, Реми увязал, исчезал…

Антуан!

Когда он очнулся, было темно. Он не знал, который может быть час, но наверняка не ночь. Снизу до него доносился звук работающего телевизора. Он подождал, пока зазвонит церковный колокол: его было слышно, когда ветер дул в нужную сторону. Сейчас ветер как раз наваливался на ставни. Антуан насчитал шесть ударов. Но не был уверен. Скажем, между пятью и семью часами.

Он глянул на ночной столик и увидел стакан с водой и графин. И какое-то незнакомое лекарство в бутылочке.

Позвонили в дверь, телевизор смолк.

Мужской голос, перешептывание.

Потом на лестнице послышались шаги, и появился доктор Дьелафуа со своим увесистым кожаным чемоданчиком, который он поставил возле кровати. Он склонился над Антуаном, на секунду приложил ладонь к его пылающему лбу. После чего, по-прежнему без единого слова, снял плащ, достал стетоскоп, откинул одеяло, приподнял пижамную куртку (когда Антуан успел надеть ее? он не помнил) и молча, сосредоточенно глядя куда-то в пространство, приступил к осмотру.

Внизу снова заработал телевизор, но звук был очень тихим. Доктор посчитал пульс Антуана. Потом он убрал стетоскоп и остался сидеть, слегка раздвинув ноги и скрестив руки, задумчивый и осторожный.

Доктору Дьелафуа было около пятидесяти. По общему мнению, отцом его был бретонский моряк, который много странствовал, что же касается происхождения матери, тут выдвигались различные предположения: вьетнамская прислуга, китайская проститутка, тайская потаскуха… Как видим, молва не испытывала большого уважения к этой женщине, о которой на самом деле никто ничего не знал.

Доктор поселился здесь лет двадцать пять назад, и никто не мог похвастаться, что когда-нибудь видел его улыбающимся. В течение года он бороздил дороги кантона, принимал всех пациентов до последнего. Все были с ним знакомы, вызывали его один раз, а потом еще и еще. Он присутствовал на десятках свадеб, причастий, крестин и похоронил множество стариков. Но никто не знал ничего о нем самом; ни жены, ни детей. Дочка хозяйки бакалейной лавки убирала его квартиру, но кабинетом он занимался сам. По воскресеньям, через распахнутые настежь в любую погоду окна, можно было увидеть, как он, одетый в поношенный спортивный костюм, пылесосил, чистил и мыл. И если пациент пользовался случаем, чтобы попроситься на прием, доктор Дьелафуа открывал дверь, впускал его, мыл руки и приступал к консультации, отложив банку мастики и тряпку в угол своего кабинета.