Таинственная самка - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Торчинов cтр.№ 5

Зеленый зал понемногу наполнялся. Я прошел вперед и сел около Тролля, так как не был уверен, что кто-нибудь из моих достаточно бесшабашных приятелей вообще придет слушать Аванесяна, а в их отсутствие Георгий Леопольдович был, вероятно, наиболее приемлемым соседом. Не успел я усесться, как в зал быстрой походкой, на ходу отбиваясь от коллег, пытавшихся задержать начальство приватными вопросами, вошел сам Георгий Тигранович Аванесян, мило-стию Божией (сиречь президиума РАН) и волею коллектива директор СПбО ИТП РАН. Он прошествовал к старинной кафедре, смахивавшей на церковный аналой, и возложил на оную свои длани. Собрание началось.

Георгий Тигранович как всегда был безукоризненно одет. Светлый кремовый костюм, неизменная белоснежная рубашка, не очень туго затянутый галстук — все было прилично, достойно, элегантно и респектабельно. Поначалу я не очень вслушивался в то, что говорит директор, теша свой слух модуляциями его хорошо поставленного голоса. Георгий Тигранович был великим администратором и великим (по крайней мере одаренным) артистом. Думаю, что не одна театральная труппа могла бы пожалеть о том, что его привлекла не сцена, а наука, точнее, руководство наукой. Голос нашего директора мог звучать интимно проникновенно, как бы обращаясь к каждому сотруднику по отдельности, мог гневно грохотать, обличая нерадивых, а мог и буквально биться в истерике (если про голос можно сказать, что он «бьется в истерике»). Никогда не забуду один эпизод, имевший место лет десять тому назад. Тогда институт посетила пожарная инспекция и нашла какие-то серьезные изъяны в нашей пожарной безопасности. Георгий Тигранович немедленно созвал лойя-джиргу ^[5], то бишь ученый совет института, и впал в полное неистовство. Он так топал ногами и брызгал слюной, разнося АХЧ — административно-хозяйственную часть, что пожарная комиссия просто умилилась и прослезилась от произведенного ею же эффекта и так уверовала в эффективность директорской истерики, что даже не наложила на институт никакого штрафа. Иногда актерские дарования Аванесяна проявлялись в политической сфере. Во время нелепого «путча» августа 1991 года жертвой его артистизма чуть не пал несчастный Константин Иванович Ревунов. Аванесян во время трех дней, которые развалили Союз, был в отпуске, и Константин Иванович замещал его. Заботясь о безопасности сотрудников, он имел неосторожность в понедельник 19 августа, когда вся буффонада «переворота» еще не выявилась в полной мере, издать приказ, отменяющий на время действия указа о чрезвычайном положении, изданного «чуком-и-геком», библиотечные дни и предписывающий всем сотрудникам института каждый день быть на своих рабочих местах. 21 августа, когда «демократические силы» одержали блистательную победу над бумажным тигром контрперестройки, Георгий Тигранович появился в институте и обрушился на своего несчастного зама за его политическую близорукость и подчинение указам узурпаторов. Угроза снятия, а то и увольнения, повисшая над головой Ревунова, исчезла лишь тогда, когда Аванесян понял, что приказа об охоте на ведьм из вышестоящих инстанций не последует.

Насладившись модуляциями директорского баритона, я решил, что настала пора вслушаться и в содержание начальственной речи. Увы, это решение вывело меня из состояния блаженного неведения, в котором я мог бы пребывать еще некоторое время, ибо Георгий Тигранович в очень и очень эзоповой манере объяснял, что зарплату нам не только не прибавят, но еще и сократят, по крайней мере на время.

— Вы знаете, дорогие коллеги, — витийствовал директор, — что я считаю своей важнейшей обязанностью отстаивать ваши интересы. Иначе вообще зачем я здесь? Зачем вы за меня голосовали? Поверьте мне, если бы это зависело от меня, вы давно уже имели бы достойную зарплату. Но… (патетически разведенные руки в жесте бессильного отчаяния). У нас нет даже полной экономической самостоятельности. Вы не поверите, но я не могу даже выйти на президиум Академии, минуя московское начальство в головном институте. И это в наше время! И вот приходит из Москвы письмо — только что его прочитал и сразу, как видите, пригласил всех вас сюда, — так вот, приходит письмо, предлагающее или в течение полугода снять все надбавки, в том числе и за степень, или провести сокращение штатов института на десять процентов! — тут Георгий Тигранович аж задохнулся от праведного негодования. — Но кого же мы будем сокращать, кого, позвольте вас спросить? В нашем институте каждый ученый — сам целый институт. Сократи одного, сразу целое направление исчезнет. Кого-то отправить на пенсию? Но ведь это значит начать растрачивать наш золотой фонд! Нет, нет и еще раз нет! Главное, сохранить коллектив, не дать силам зла и разрушения восторжествовать! И я вижу свою миссию именно в сохранении того человеческого и интеллектуального богатства, которое складывалось десятилетиями! Поэтому придется всем нам затянуть пояса и посидеть полгода без надбавок, другого пути нет!

Эта директорская тирада требует определенных комментариев, ибо без них читатель рискует не понять всю силу и глубину заботы Георгия Тиграновича о сохранении коллектива. Прежде всего, в пояснении нуждается выражение «каждый ученый — сам целый институт». В течение десятилетий наш «золотой фонд» (Великие Старцы Поднебесной, ныне доктора наук — пенсионеры) избегал готовить специалистов по своему профилю. Аспирантам давали любые темы, кроме тех, в которых собственно и был специалистом их научный руководитель. В результате — никаких научных школ, никакой преемственности; полная атомарность незаменимых самодостаточных личностей, воплощающих в себе целые научные направления. Зато, когда грянул гром и в воздухе запахло грозой сокращений, стало возможным придти в кабинет директора и возопить: «Если вы уволите меня, вы сразу же закроете целое направление, ибо я — уникальный специалист, и заменить меня некому!» Хитрость прекрасно работала, и пока никого из наших живых «институтов» на заслуженный отдых так и не отправили: они продолжали мирно играть в коридорах в шашки и шахматы, изредка заглядывая в библиотеку. Не все, конечно (работоспособности некоторых могли бы позавидовать и молодые), но «бонапарт» (в смысле: большая часть).

Следующий объект моего комментирования — как раз тот самый «золотой фонд». Дело в том, что уже очень и очень давно все сотрудники нашего института делились на «наш золотой фонд» и «научную молодежь», которой полагалось учиться, учиться и учиться у «нашего золотого фонда». К молодежи относили всех, кому еще не исполнилось шестидесяти. Я, например, в свои тридцать семь лет — просто мальчик нежный, кудрявый, влюбленный (и как это меня еще в Гонконг решили отправить, ума не приложу?), и думать о докторской диссертации мне так же рано, как пятикласснику о начале половой жизни. Ведь наша наука требует такой тщательности, такого огромного лабораторного опыта! Ведь мы изучаем тончайшие фибры психики и загадочнейшие состояния сознания! А ты хочешь в какие-то там сорок лет зеленым юнцом докторскую защитить на халяву! Не пройдет-с! Короче говоря, все докторские диссертации, защищенные до наступления канонического возраста, доходили до защиты, а то и до ВАК лишь после долгой череды скандалов и кляуз. Сам я диссертацию фактически написал, но не высовывался и ждал удобного случая, чтобы повести разговор о ее защите, причем, Боже избави, не на институтском ученом совете…