Красный лик. Мемуары и публицистика - читать онлайн книгу. Автор: Всеволод Иванов cтр.№ 116

Cтраница 116

Уравнительное состояние развёртывалось над Россией, как оно развёртывалось над всем Западом, и против него давно восстал К. Леонтьев, против гнусного лозунга: «Ни святых, ни героев, ни демонов, ни богов…».

И тот же В. В. Розанов подмечает в маленькой чёрточке значение монархии для России как глубоко специфического обстоятельства:

* * *

Умер Розанов в Троице-Сергиевской лавре, погиб от голода великий русский мыслитель, и его мысли, которые написаны за много лет до русской революции, — как-то теперь оживают и действуют.

Оживают они и действуют хотя бы в том же движении — Евразийстве, которое ставит себе сознательную работу за смертную борьбу за сознательное достижение русского национального синтеза. Значит, не на гиблое место выводит нас революция, а вывела она на то же, куда всегда стремился истинно национальный и смелый русский дух…

Революция не отнимает у нас нации — видим мы теперь; снежный выкатанный снегур русского Марата начинает таять от тёплых ласковых лучей русского весеннего солнца — и скоро рухнет совсем, Бог даст, показывая ржавый штык, что торчит у него вместо хребта, для требуемой прочности…

И тогда русский национализм увидит, что пред ним лежат безбрежные дали русского национального обновлённого дела, основным качеством которого станет безнасильность и мир…

Так пророчествовал Розанов двадцать лет тому назад.

Холодной уральской ночью бродил я в Екатеринбурге в 1919 году по Харитоновскому саду; луна лила свой зелёный свет из-за высоких ельников и пихтарников, отражалась в спокойном круглом пруду, к которому вели дорожки, изгибаясь, как лира. На открытой большой веранде пили, натурально, водку, сияли вверху там жёлтые огни, и пахли зябко табаки, — и всё было полно какой-то насыщенной, чисто русской купеческой дикой роскоши. В этом месте ещё витали тени приваловских миллионов, и кто знает, на террасе не сидели ли их последние наследники?

Но вот снизу я увидал, что публика на балконе поднялась и медный оркестр Гемпширского полка заиграл «Боже, спаси короля». Медные звуки лились победоносно в ночной тишине, и только ночная птица, беззвучно работая мягкими крыльями, торопилась скрыться от них…

«Боже, спаси нашего короля, — пели трубы, — спаси императора полмира, властелина Индии, хозяина старой весёлой Англии…»

Рослые бритые солдаты отлично выдували свои торжественные звуки, а потом, в виде любезности к русским, — раздались звуки: «Коль славен наш Господь в Сионе…».

Там — король, его величество, олицетворение, персонификация страны; здесь — обращение к Божеству… Спаси и помилуй, потому что нельзя же играть «Боже, царя храни»… Царя деловито расстреляли недалеко отсюда, в каких-нибудь ста, полутораста шагах, в доме Ипатьева…

Англичане могут играть, а русские должны помолчать…

* * *

Из шантанного Харитоновского сада выйти — на площади, конечно — церковь. А немного поодаль, окружённый высоким забором, мрачный и неосвещённый, высится на площади, на углу, лицом к церкви — знаменитый дом Ипатьева…

В Ипатьевском монастыре началась, в Ипатьевском доме кончилась династия Романовых… Долой всякие «теории вероятностей»!.. События происходят в мире не случайно, а какими-то сериями… И в этой загадочной связи — замётаны между собой и Ипатьевский дом, принадлежащий не то самому, не то его родственникам — петербургскому военному профессору химику Ипатьеву, и Ипатьевский монастырь, основанный предками Бориса Годунова, татарским мурзой Четом, перешедшим в православие и, основывая Евразию, честно служившим Москве…

Бывал я и в Ипатьевском монастыре неоднократно… Так и видишь широкие вольные просторы волжского разлива, и на фоне голубых вод из-за белых монастырских стен с бойницами в два-три этажа — глядят старые, синеватые, стозвонные разлапые кедры… Золото глав, фигурные очертания колоколен крепко вяжутся с круглыми пролетающими облаками…

Началось в Ипатьевском монастыре у св. чудотворной Фёдоровской иконы Божьей Матери, кончилось — в доме химикуса, на площади, правда — против церкви, но и против шантана. Вероятно, звуки шантана доносились и в дом Ипатьева — когда там сидел Государь…

* * *

Золототканое посольство, коленопреклонение, восстановление царя на вдовеющем престоле Москвы. Правда, звали молодого Романова и «воровским царём», за то что Филарет с перелётами путался да помалкивал…

Была честь…

Пришла революция — и с ней вместе пришло невероятное шельмование. В революции — не «его величество народ» сменил «его величество» царя, а на последнего опрокинулись ушаты грязи.

— Дневник Распутина! Связь с царицей! — слыхал я крики на Невском в апреле месяце 1917 года, когда доблестная армия валила рядами с музыкой и подсолнухами приветствовать додумавшуюся Думу…

Мне рассказывало одно лицо, бывшее в Ставке, что непосредственно вслед за отречением, на вокзале, когда уезжал Государь, выстроились кучкой, кроме военных, ещё и разного звания штатские люди:

— То были поставщики мяса, овощей и проч. и проч. — боявшиеся, что пропадут их деньги, и поэтому требовавшие их с Государя…

— В Тобольске комитет потребовал, чтобы с царя и его сына были сняты погоны…

В революции не было ничего от степенной русской важеватости Ипатьевского монастыря; в ней был пьяный визг Харитоновского шантана.

* * *

Десять лет прошло с той ночи; десять лет.

Железный процесс истории — неумолимо ткёт своё покрывало. И покрывало его — связь с прошлым.

Идёт мелкая, капиллярная работа. Воспоминания, над которыми так смеются советские писатели; сравнивание; гнёт, хуже которого не сыскать; душу пронзающее, густое, как топорный дух, — безбожие; рассказы военных, вспоминающих славные походы; осточертевшее всем хамство — всё это образовывает прочную грануляционную ткань, облекающую историческую рану…