Она замолчала, не зная, что сказать, что выделить из кучи тогдашних обстоятельств. В ту последнюю зиму, пока земля смолян оставалась свободной, она, Ведома, уже слишком сильно любила Равдана, уже слишком привыкла связывать свою судьбу с ним, и ничто не могло ее от него оторвать. А Ингвар киевский шел сюда через снежные леса, как сама судьба, и отвратить его гнев было нельзя. Ведома понимала это, но понимала и то, что с радостью поехала в санях, везомых судьбой. Не пожелала погибнуть, не сдавшись, как отец…
– Хотя бы ты… – наконец Ведома подняла глаза на сестру. В полутьме ее лицо казалось совсем отстраненным, на впалых щеках залегли тени, большие глаза дышали усталостью. – Ты молода, полна сил, упорства… Ты с детства закалена дыханием Кощея. Ты выдержишь. Ты справишься. Вернешь нашему роду его древнюю славу. А если нет – то пусть он сгинет без следа и памяти.
Она шептала так тихо, что Прияна едва разбирала слова. Они шли из тьмы той могилы, о которой она думала всю жизнь, стараясь вспомнить путь к Кощею. Эти слова и прокладывали, и указывали путь. Единственный открытый для нее путь из тысячи дорог всемирья.
* * *
К удивлению Прияны, знавшей, что почти всю Хаконову дружину увела Соколина, у него оказалось с собой целых два десятка человек. Среди них шестеро были знакомые ей оружники, остальные – мужики из веси Смоляничи, что стояла под северным склоном горы. Зимой свободные от работ в поле мужики охотно согласились проехаться до Киева – белый свет посмотреть и по шелягу заслужить.
Вооруженное в дорогу рабочими топорами и охотничьими рогатинами воинство ждало у Харюшиных выселок – двух рыбацких хатенок в поприще ниже по Днепру. Хаконова дружина пробралась сюда еще в темноте, до окончания ночи, а Ведома с детьми и сестрой явились утром, поев каши, будто вышли прогуляться. Никакой поклажи они с собой не несли, и Прияна пустилась в путь за своей судьбой, имея при себе лишь то, что на ней надето. Впрочем, в этом она следовала примеру сестры, когда-то уведенной женихом с купальских игрищ.
Хакон и оружники ехали верхом, мужики шли пешком, припасы и прочую поклажу везли на трех санях. Хакон кивнул Прияне на два короба:
– Это тебе на дорогу. Званка чего-то собрала.
Званкой звалась его ключница. Прияна с тайным недовольством поджала губы: всю дорогу ей придется надевать сорочки и чулки из укладок Соколины. И только потом, может, весной по воде, а может, и на будущий год, Хакон и Ведома пришлют ей все укладки с княжеским приданым, заготовленным за восемь лет.
– Ну, Велес в путь! – Ведома обняла сестру, изо всех сил прижала к себе.
Страшно было разжать руки, выпустить последнюю частичку родительской семьи, с которой они не разлучались с тех пор, как осиротели. Но надо. Сама она когда-то бежала из дома, чтобы стать женой простого оратая, но сестре ее судьба проложила куда более высокий и славный путь. Негоже ее задерживать.
– Поехали! – Хакон сам посадил Прияну в сани между тех коробов, укутал медвединой до ушей.
– Легкой дороги! – пожелала Ведома.
Хакон только кивнул. Выглядел он хмурым: почти стыдился этого бегства, так похожего на умыкание девки – в его-то годы, имея жену и трех сыновей! Но понимал: если Станибор не шутя собирается отослать Прияну в Полоцк, то сейчас, пока дружины нет в Смолянске, едва ли возможно этому помешать. Но не смотреть же сложа руки на такой позор и грабеж!
– Мы поедем по Днепру? – окликнула Прияна, когда дружина тронулась. Хакон верхом держался возле ее саней. – Ты не думал поехать по Сожу, ведь здесь нас будут искать!
– Я думал, – покашливая и прикрывая рот рукавицей, ответил Хакон. – Но это дорога через радимичей. Ты понимаешь, как обрадуется Огневит, если обнаружит в своих владениях невесту Святослава киевского и его же родного дядю!
Прияна кивнула, стыдясь своего недомыслия. Путь по Сожу начинался за волоком долиной в поприще (что зимой не имело значения), в полуденную сторону от Смолянска, и выводил в конечном итоге тоже к Днепру, но уже на полпути к Киеву. Однако почти на всем протяжении этот путь проходил через земли радимичей: племени, которое когда-то при Олеге Вещем платило Киеву дань, но потом освободилось от зависимости. Ингвар и после него Святослав пока радимичей не трогали: со всех сторон окруженные русскими владениями, те никакой опасности не представляли. Но все знали, что старый князь Огневит всякое лето и зиму ожидает нападения и намерен не сдаваться ни за что. Обнаружив на своей земле двух таких людей с малой дружиной, состоящей в основном из оратаев, Огневит может увидеть в этом удобный случай обеспечить себе покой.
– Лучше мы поедем через наши земли, хоть этот путь и длиннее, – добавил Хакон. – Здесь я знаю дорогу, знаю людей и где ночевать. Тут везде есть становища, а что там есть у Огневита – шиш болотный весть!
– Мы будем ночевать в становищах? – с облегчением спросила Прияна, опасавшаяся, не придется ли ей в зимнюю пору спать на снегу у костра.
Хакон кивнул, чтобы лишний раз не открывать рот. На холоде он разрумянился, и ярко-розовые пятна горели на скулах, выше бороды. У Прияны вдруг упало сердце: нехороший это румянец. Но слишком о многом ей сейчас приходилось волноваться и без того.
Наполовину пешая, дружина двигалась не быстро. Было пасмурно, шел легкий снег, зато не морозило. Прияну то и дело тянуло оглянуться: так и казалось, что вот-вот позади застучат по накатанной колее копыта погони. Даже думала: может, стоило им с Хаконом только с оружниками верхом проехать пару днищ и дождаться остальных в Ршанске, где погоня уже будет не страшна? Но к чему спешить? – успокаивала она себя. Пира сегодня нет, причин звать ее в гридницу нет, и не раз бывало, что в сумрачное зимнее время она по три-четыре дня не видела Станибора и сама не попадалась ему на глаза. Княгиня на павечернице заметит, что ее нет, но смолчит.
– Я думаю, гнаться за нами Станибор не будет. – Хакон пытался успокоить ее тревогу. – До ночи тебя едва ли хватятся, за ночь им нас не догнать, а наутро не будет смысла.
Прияна кивнула: увезенную девушку преследуют только до утра. Если до истечения ночи она не отбита у похитителя, то с рассвета уже принадлежит ему.
Ехали весь день до сумерек, пока не достигли Лишеничей – первого становища между Свинческом и Ршанском. Оно стояло на пригорке возле старой веси Лишеничи и предназначалось для отдыха торговых обозов и дружин: большие избы с печами-каменками, длинными дощатыми столами внизу и такими же длинными полатями – наверху, баня, конюшни, клети для поклажи. Но большую часть года все это стояло пустым, а дым шел лишь из оконца тиуновой избы, где тот жил со своим семейством и челядью. Туда вела через широкий двор единственная узкая тропинка меж сугробов.
Стучать пришлось долго, но вот наконец изнутри послышался голос, сурово вопросивший, что за леших принесло. Когда ворота открылись, приезжие увидели кучку челяди с длинными копьями наготове и самого тиуна, Дебрянко, в шлеме, с секирой и щитом.
– Воевода Акун! – изумился тот. – И правда ты! Чего это вы так рано? Уже все собрали? И ты сам едешь, воевода!