– А ну, подсоби, Павлуша!
Как тут откажешь? Пришлось Павлу и самому прыгать вниз. Вдвоём они подняли к краю ямы вторую бочку, где её подхватили возвратившиеся хохол с полудурком. Прошло совсем немного времени, и в санях очутились пять больших бочек. Кладоискатели отменно устали, но чувствовали себя превосходно. Повеселел и Сергей Ефимович – похоже, он тоже не сидел без дела, только работа его, в отличие от остальных, имела иную направленность – внутреннюю. Итогом этой работы стала короткая фраза:
– Когда всё кончится, пошлю вашему Карманову триста рублей.
– Павлуша, прощай, – сказал Карп, глядя Циммеру в глаза. – Тут это, э-э, людишки недобрые приходили, мзду сулили, коль тебя укоротим. И, хоть неживой ты стоишь дороже живого, но всей деньги не скопишь, а ради лишней копеечки хорошего человека кончать… Паскудное это дело. Так что, не поминай лихом!
Когда три человека отправились восвояси, слышавший слова старого Карпа Сергей Ефимович сказал:
– Пожалуй, не все в том доме сквалыги. Этот нищий обладает большим благородством, нежели некоторые мои знакомые из правительства.
Павел его не услышал – слова заглушил звук заведённого двигателя...
…Вне ангара огромный дирижабль выглядел ещё прекраснее, нежели когда томился внутри – словно узник, вырвавшийся на свободу, он лучился счастьем, а молодое солнце играло на серебристых боках.
– Константин Эдуардович, скажите, на милость, каким чудесным способом удалось вдвоём с Григорием Ефимовичем вывести его из ангара? – воскликнул восхищённый Циммер, лишь только винт буера встал и смолк рокот мотора.
Циолковский, как всегда, вопрос недослышал, пришлось повторять.
– А-а, в том-то и фокус, – сказал польщённый учёный, потрясая в воздухе слуховой трубкой. – Подъёмная сила моего аппарата зависит не только от свойств газа, но и от его температуры. Сейчас дирижабль ласков, как кошка и поддаётся мускульной силе пусть даже и двух человек, но стоит включить горелку и подогреть газ, как сей красавец рванёт в небо так, что и сотня силачей не удержит.
– Невероятно! – развёл руками Павел. – В прекрасное время живём, господа. Какие ещё чудеса готовит нам в ближайшее время технический прогресс?!
– Некогда, некогда о чудесах разглагольствовать! – поторопил Крыжановский. – Давайте заправляться и взлетать!
Глава 10
Общее свойство всех пророчеств
25 января 1913 г.
– Не очень обнадёживающая картина вырисовывается, – объявил Циолковский, глядя на то, как споро орудуют ручной помпой Циммер с Распутиным.
– О чём вы? – сузил глаза Крыжановский.
– До Твери чуть меньше пятиста вёрст. Императорский экспресс в пути уже больше четырёх часов. Скорость у него пятьдесят…
– Шестьдесят, а то и выше! – оторвался от перекачки керосина Циммер.
– Не гоже перебивать старших, юноша, – возмутился Циолковский. – Если бы путь всё время шёл по прямой или под уклон, тогда вы правы. Но ведь поезду приходится и в гору подниматься. Кроме того, существуют иные случаи, когда нужно сбавлять ход – повороты, стрелки, станции… Так что средняя скорость –пятьдесят, и не верстой больше. А вам, молодой человек, советую впредь оперировать не гипотетическими величинами, а реальными!
– Простите, Константин Эдуардович, но вы вроде изволили выразить некоторую тревогу, – напомнил Сергей Ефимович. – Объяснитесь.
– Ну, так вот, – вернулся в русло прежнего разговора учёный, – мой дирижабль теоретически способен дать сто десять вёрст в час. Но вы ведь помните, что, если не считать короткого пробного полёта, сегодня как раз первое настоящее испытание аппарата. Поелику, трудно судить, как он себя поведёт на практике – какая в действительности выйдет скорость, какой расход топлива, ну и так далее…
– То есть, сможем ли мы вообще покрыть расстояние до Твери, хотели вы сказать? – закончил мысль собеседника Крыжановский.
– Нет-нет, – поспешно возразил Циолковский. – В свой дирижабль я верю, но поймите правильно: топлива впритык, а скорость следует держать выше ста, иначе не успеть…
– Вы верите в машину, – сказал Сергей Ефимович, – А я верю в Бога, на чью милость нынче и уповаю. Себя, и…э-э, всё наше предприятие.
– Deus ex machina
[113]? – машинально отметил Павел.
Помпа издала смачное чмоканье, возвестив об окончании перекачиваемой жидкости.
– Кажись, последняя бочарыга! – подтвердил Распутин. – Ну чё, полетели, али как?
– Шубу не забудьте, Григорий Ефимович, в гондоле холодно, – крикнул Циолковский, поднимаясь по лесенке. – Господин инженер, вы, вроде, самый быстрый из нас? Не сочтите за труд, когда все поднимутся на борт, перерубите канаты и скорее следом! Только смотрите – вначале носовой, потом кормовой.
У трапа Распутин остановился и, обдав Крыжановского дурным запахом изо рта, спросил:
– Ефимыч, а Ефимыч, поглянь, дирижопель-то, собака, на пулю смахиваеть, так, може, я не тех пуль, каких надобно, пужаюсь? Може смертушка мне грозить вот от ентой агромадной пулищи? Нонче взлетим в небеса и оттудова ка-ак навернёмся прямиком в Финский залив…
– Не похоже на пулю – у той зад тупой, а у дирижабля – острый, – не нашёл иного ответа Крыжановский, но чудотворцу этого оказалось достаточно. Проворчав: «Точно, у пули ж задница тупая, как есть, тупая», – исчез в гондоле.
За ним поднялся и Крыжановский. Если бы кто-то из присутствующих в этот момент посчитал необходимым приглядеться к лицу действительного статского советника, то наверняка прочёл бы там безмерный предполётный страх.
Павел схватил топор и с плеча ухнул по носовому канату – тот лопнул и нос дирижабля начал медленно подниматься вверх. Через мгновение топор инженера расправился и со вторым канатом.
Циолковский тоже не терял времени даром: открыв небольшую дверцу в агрегатном отсеке, он несколько раз качнул рукой какую-то рукоятку, а затем чиркнул большой шведской спичкой. В следующий миг вспыхнуло пламя, которое изобретатель тут же принялся регулировать небольшим медным маховиком.
Павел вскочил внутрь. Некоторое время ничего не происходило – дирижабль висел у земли, немного задрав носовую часть, будто раздумывал. А потом не спеша, словно до конца ещё не веря в собственные силы, начал подъём. Сергей Ефимович смотрел в окно, как уплывает вниз земля. Страх куда-то отступил, а на его место пришло ощущение чуда – словно в забытых детских снах, его превосходительство снова умел летать. Только наяву уши заложило – во сне такого не бывает.
Константин Эдуардович продолжал колдовать с механизмами. Вот к гудению пламени добавился мерный рёв – это по правому и левому борту заработали пропеллеры.
Распутин сильно выпучил глаза и стал шептать молитву, часто и размашисто крестясь.