Миленький ты мой - читать онлайн книгу. Автор: Мария Метлицкая cтр.№ 28

Тетя Галя хихикнула.

— Но я за Польку слова сказала! — продолжила она свой рассказ. — Помянули — все честь по чести! Пусть спит спокойно твоя блудная мать!

Я кивала и благодарила. Тетя Галя шарила глазами — видно, ждала из столицы подарков.

Поняв, что подарков не будет, наконец убралась.

Димка сидел на табуретке и молчал. Смотрел в стену.

— Обедать будем? — спросила я. — Сейчас картошки нажарю, консервы откроем…

Он не ответил. Молча встал и молча вышел во двор.

Сел на крыльце и закурил.

Я вышла к нему. Димка плакал. Ну и я, стерва, не удержалась:

— По теще горюешь?

Он поднял на меня глаза и мотнул головой:

— Нет, Лида. Горюю я по тебе. И еще по нашей семейной жизни.

— Да ладно тебе! — ответила я небрежно. — Пошли лучше в дом! Сидишь тут… на сыром. Зря я тебя, что ли, выхаживала?

Я попробовала шутить. Но… Димка меня не услышал.

Он молча кивнул, встал со ступеньки и прошел в дом. Я бросилась за ним. «Господи! Пронесло! Слава богу!» — подумала я.

Мой муж подошел к шкафу, открыл его и начал выуживать свои вещи.

— Постирать? — спросила я неуверенно.

Он молчал. Потом взял рюкзак, покидал туда шмотки и наконец, тяжело дыша, опустился на стул.

Поднял на меня глаза. Я стояла, прижав к груди полотенце — ни жива ни мертва.

— Дим! Может, баньку? — робким и дрожавшим голосом спросила я, понимая, что происходит.

Димка встал, громко вздохнул и наконец произнес:

— Значит так, Лида! Чтобы ты не удивлялась — на развод я подам сам. Ты получишь повестку. Вещи свои я собрал. Поеду пока в совхоз и попрошу на время жилье — хоть в доме колхозника. Ты поняла? — спросил он, смотря мне в глаза.

Я что-то залепетала, бросилась к нему, упала ему на грудь и заревела.

Он решительно отодвинул меня и снова спросил:

— Ты все поняла, Лида?

Я, кажется, закричала.

Хватала его за руки, пытаясь удержать. А он вырывался и отталкивал меня.

Помню, что я голосила:

— Что я сделала, Дима? Объясни! Умоляю тебя! В чем провинилась? За что ты бросаешь меня? За что презираешь?

Еще я кричала, как сильно я люблю его, что он для меня — единственный человек на всем свете, что я одинока и несчастлива, что я делала для нее все, что могла. Но… Полюбить ее я не смогла! Но разве в этом мое преступление?

— Значит, ты ничего не поняла, Лида, — вздохнул Димка. — Ну хорошо! Я тебе объясню. Точнее — постараюсь тебе объяснить! Ты сядь и успокойся, Лида, — увещевал он меня, — иначе у нас ничего не получится.

Я быстро кивала, присела на край табуретки и неотрывно смотрела на него как на икону.

Димка помолчал немного и начал. Суть его объяснения была такова: я — не женщина. У женщин всегда есть сердце. Я жестока и злопамятна. Я не умею прощать и не умею жалеть. Я не умею любить. Я вообще не человек, а бесчувственная колода. Ему страшно жить рядом со мной. Ему страшно со мной спать и есть. Ему невозможно представить, что я рожу ему ребенка. Он… боится меня! Не понимает, что можно от меня еще ожидать.

В общем, вот такой это был монолог. Еще Димка добавил, что все решил и уговаривать его и отговаривать — просто смешно. Он желает мне счастья, хотя… Тут он задумался… Он не совсем понимает, что есть счастье в моем представлении: ведь я не люблю людей и презираю их в целом. У меня нет сердечных привязанностей, нет и не было подруг. Я живу в своем недобром мире и не желаю открывать свое сердце. Словом, я — эгоистка и дрянь.

Димка проговорил все это, попрощался, уточнил еще раз, что его не нужно искать. Повторил, что решение его продуманно и изменению не подлежит. Слезам моим он не верит — крокодиловы слезы…

После всего этого Димка встал, сказал «прощай!» и вышел прочь из дома.

А я осталась сидеть на краю табуретки. Окаменевшая, оледеневшая, приклеенная и прибитая к ней, словно гвоздями.

Я ничего не понимала тогда, в голове вертелись только три фразы: мой Димка меня бросил! Он ушел от меня! Я снова… осталась одна.

У меня не было сил побежать вслед за ним. Да и хотела ли я? Я, кажется, осознала, что он ушел… навсегда.

И вот это и было страшнее, чем все остальное.

Я не помню, как прожила ту неделю. В дверь кто-то стучался — я не открывала. Слышала, как топтались у крыльца то тетя Надя, то Танька Пронина. Кто-то тарабанил в окно и звал меня — кажется, Галя.

Я не зажигала свет, не топила печь. Я лежала одетая, укрытая двумя одеялами… Нет, я не спала. Просто лежала. Или спала? Я не помню…

Я умирала.

«Вот смех, ей-богу! — вдруг подумала я. — Вот сейчас и я сдохну! И лягу в аккурат рядом с Полиной Сергеевной — вот уж кино так кино!»

Наверное, эта мысль и подняла меня — такого исхода мне не хотелось.

Я скинула тяжеленные одеяла, медленно сползла с кровати и принюхалась — в комнате сильно пахло мочой. Я увидела ведро, наполненное до половины. Значит, я все-таки вставала и какие-то процессы жизнедеятельности у меня происходили! Значит, жива.

Есть мне не хотелось, но раз уж я осталась на этом свете… И я сварила себе картошку. Как только я проглотила кусок картошки, меня вырвало.

Господи, да за что мне такие муки?!

А потом я снова легла. И вот тогда во мне поднялась такая злоба на Димку! Я просто задыхалась от злости.

Чистоплюй! Ах, мамочку я свою милую не возлюбила! Ах, сочувствием к ней не прониклась! Ах, на могилке не порыдала! Змея подколодная, стерва такая!

Да и черт с тобой, Дима Савинков! Черт с тобой, милый муж! И вправду, как жить нам с тобой, если ты меня не понимаешь? Если ты жалел совсем чужую тетку, а на свою жену наплевал? Если тебе, моему дорогому, были важнее твои личные принципы, а не мои переживания, боль и страдания? Тебе ведь было на них наплевать! И твои детдомовские комплексы по поводу мамы — ты их перенес на меня. В этом все дело! Если бы у тебя, Дима, были мать и нормальная семья… Ты бы не перевернул все так, как тебе показалось.

Ты бы понял, кто есть Полина Сергеевна и каково мне было жить без нее. Но ты мечтал о маме! О любой маме — лишь бы была! И всю мою историю ты перенес на себя: как бы это ты… ну и так далее. Только это моя история, Дима!

И ты тут ни при чем! И эту… Ты узнал ее больной и немощной. А ту, здоровую, наглую и равнодушную… ту чужую тетку с холодными глазами… Мечтающую поскорее убежать, свалить и больше никогда нас не видеть…

Ты, Дима, не знал ее такой. Так что утри сопли и — будь здоров, дорогой! Удачи тебе и попутного ветра!

Я храбрилась. Я очень храбрилась. Я убеждала себя в том, что он — трус и предатель. Нюня и молокосос. Невротик и психопат.