София Палеолог. Первый кинороман о первой русской царице - читать онлайн книгу. Автор: Наталья Павлищева cтр.№ 22

И впереди еще замужество, от которого вообще ждать ничего хорошего не стоило.

Над Москвой, над княжеским двором, кружили стаи ворон. Каркая, садились на коньки крыш, на верх ограды, хлопая крыльями, взлетали и снова садились, словно переругиваясь из-за мест.

Это производило тягостное впечатление, будто черные, крикливые птицы пророчили какую-то беду. Наверное, так и было, вороний ор никогда добра людям не сулил.

Дьяк Федор Курицын проследил за очередной стаей, покачал головой:

— Экая птица противная! Страсть как ворон не люблю, кабы не накаркали чего.

Сопровождавший его боярин тоже вздохнул:

— То, верно, к приезду латинян, к чему же еще?

— Болтай мне! — в сердцах проворчал дьяк.

— А то? — упрямо возразил боярин. — Ордынцев днесь не ждать, они до весны далече сидеть будут, Казимир тоже в слякоть не тронется. Остается одна царевна византийская с ее кликой.

— Замолчь, сказал! — почти огрызнулся на него Курицын.

Не всякий дьяк не каждому боярину такое сказать мог. Но тут боярин молодой да захудалый, а дьяк — правая рука государя, Иван Васильевич без совета с Курицыным и шагу не ступит. Послушает совет или нет, неизвестно, но вот спросит обязательно.

Федор Курицын из новых служилых, тех, кому при Иване Васильевиче все пути открыты. Служит государю не просто верой и правдой, а себя забыв. Не приведи господи, случится необходимость — свою голову под топор подставит и своей грудью прикроет. Но не только в верности его заслуга, мало ли кто верен без ума? Больше Иван Васильевич ценил в своем дьяке как раз ум, многие знания (Курицын разбирался, кажется, во всем, а в чем не смыслил, так стоило поговорить со знающим человеком день-другой, и дьяк уже все понимал) и рассудительность.

У Федора Курицына дурное настроение не из-за ворон, они как раз только повторяли его мрачные думы. Просто от дьяка Мамырева, отправленного с боярами за цареградской царевной в Рим, с полдороги от Новгорода прискакал тайный вестник с письмом. Вот это письмо и было причиной недовольства.

Первое послание Мамырев прислал еще из Рима с купеческой оказией. Сообщал, что все прошло хорошо, даже гладко, что дары пришлись по нраву, за царевной папа римский даже золота немало дал, сама она рада и замужеству, и тому, что в Москву едет, хотя пугается. Все было хорошо, и из Пскова писал, что добре приняли деспину и что она довольна, зазнается немного, но это больше от смущения. И даже написал, что вернуться в греческую веру сама решила!

А вот после Новгорода совсем иное появилось в посланиях.

Дьяк Курицын даже порадовался, что не стал государя обнадеживать, словно чувствовал, попридержал благие вести, сообщал только о том, что псковичи хорошо приняли да в Новгороде тоже не обижают.

Мамырев вдруг написал, что царевна из хитрости решила сделать вид, что в православную веру вернулась, в какой крещена в детстве была. Мало того, она в Новгороде с боярами встречалась, особливо с Марфой Борецкой, матерью казненного Иваном Васильевичем Дмитрия Борецкого! И никого из москвичей на ту встречу не позвали, только царевна, ее легат Бонумбре и толмач ганзейский.

А ведь доброхоты новгородские дьяку Курицыну доносили, что Марфа Борецкая своих черных мыслей уйти в Литву не оставила, с князем литовским Казимиром связи не потеряла, только затаилась до времени. В том, что посадница казни своего старшего сына Москве не простит, никто не сомневался, но что продолжит с Казимиром договариваться предательски, да еще и невесту государеву к себе привлечет!..

Курицын понимал тревогу Мамырева (знал, кого посылать, Василий Саввич стоил самого Курицына), латинянка, да еще и связанная с предателями Новгорода, в опочивальне государя — это змея за пазухой. И что ловко пыталась самого дьяка обмануть, а в голове предательство держит, тоже плохо.

Все было плохо, но и отказаться от свадьбы никак нельзя, Иван Фрязин от имени государя перед алтарем поклялся, что возьмет ее Иван в жены.

Итак, в Москву ехала змея подколодная с большой свитой, чтобы стать государыней. Что-то будет…

Дьяк Курицын вздохнул: Василий Саввич прав, государю надо все заранее высказать, чтобы знал, какую гадюку на груди пригреет. А вот вдовой великой княгине решил не говорить, Мария Ярославна расстроится. Изменить уже ничего нельзя, так лучше пусть пока не знает, потом, позже все объяснят.

Иван Васильевич сразу понял, что что-то случилось, если уж дьяк Курицын так хмур. Понял и то, что разговор не для чужих ушей, сделал знак дворецкому, чтобы оставил их одних.

— А теперь говори, не тяни.

Федор Курицын только руками развел, что он еще мог? Все рассказал, ручаясь за дьяка Мамырева, тот лгать не станет. Иван Васильевич слушал молча, потом кивнул:

— Добра не ждал от сей женитьбы, но и беды большой тоже. Значит, вот как расценили в Риме мое согласие взять за себя цареградскую царевну? Плохо в своем доме змею подколодную иметь, но теперь уже деваться некуда, назвался груздем — полезай в кузов. Только я зажарить себя не дам. Женюсь, куда же теперь? Но далее терема нос сунуть не позволю, с Новгородом разберемся, всю ее свору, коли будут под ногами путаться, вон вышвырну, только пятки засверкают. Братья Траханиоты мне понравились, жаль, что они заодно с папой. Спасибо, что предупредил. Еще поговорим, а епископа этого римского сразу после свадьбы попросим вернуться к папе.

— Тут еще одно дело, государь. Мамырев пишет, что легат сей Бонумбре все норовит перед каждым селением вперед выйти в своем красном облачении и с большим крестом латинским. Несет, мол, сей крыж с гордостью и им всех осеняет. Люди встречные шарахаются и крестятся с испугу.

— Я не испугаюсь, — усмехнулся Иван Васильевич.

— Ты нет, а вот митрополит уже испугался. Сказал, что ежели этот легат в одни ворота Москвы со своим крыжем войдет, то сам митрополит в сей же час из других навсегда выйдет.

— Так и сказал? — расхохотался Иван.

— Так и сказал!

— Ай молодец митрополит. Задело, знать, за живое. Ну что, Федор Иванович, не допустим, чтобы митрополит Москву покинул? Придумай что-то с легатом этим. Передай ему, что я повелел наши обряды блюсти, пусть крыж свой подальше спрячет, либо в Новгород возвращается. Когда они в Москве будут?

— Через два-три дня. Можно венчание назначать, ежели ты не передумал, государь.

Иван Васильевич сокрушенно вздохнул:

— Я же не холоп, мое слово твердое, обещал — значит, женюсь.

Курицын хмыкнул, явно придумав что-то забавное. Иван потребовал сказать.

— А обещал за тебя небось Фрязин? Он обещальщик известный, ему ничего не стоит наврать с три короба. Может, пусть он и отвечает?

Они посмеялись немного, но смех был невеселый, сознавать, что неприятности из-за приезда цареградской царевны уже совсем близко, было тяжело.