Скальпель - читать онлайн книгу. Автор: Вячеслав Воронов cтр.№ 12

— Нормально.

Я не знал — говорить ей или нет. Если говорить — то как бы сделать это помягче. Я представил, какая у нее может быть истерика. Тут я вспомнил, что меня предупреждали поменьше болтать язиком.

— Как Руслан?

— Ничего, нормально.

«Говорить или нет?»

— Ты с работы уже пришел? Такая жара сегодня, не ходи больше, отдохни.

— С чего бы это я не ходил на работу?

Рука моя, сжимавшая мобильник, повлажнела от пота. Мне показалось, что сейчас телефон выскользнет из ладони, как мокрый угорь.

— Маме плохо. Давление высокое, и сердце болит. Она почти не поднимается с постели. Хочет вас видеть, Руслана. Можете приехать? Завтра, может быть?

— У меня работа… Почему ты его сразу не забрала?

Последнюю фразу я произнёс со злобой, словно жена была виновата в произошедшем. Тотчас все обиды на нее ожили в моем растревоженном сердце. Я вспомнил ее вечно недовольное лицо, когда разговор заходил об одежде, косметике, мебели. Яркий блеск, чего бы это ни касалось, превалировал в её предпочтениях; ей всегда не хватало денег. Временами она спекулировала интимной близостью, хотя делала это тонко, неявно — подводила меня к мысли о необходимости что-то купить. В эти минуты она была настоящей артисткой, прирождённой искусительницей. Игриво, шаг за шагом, сдавала она позиции, допуская меня к горячему лону, почти всегда добиваясь своего.

— Что ты злишься? Забрала — не забрала…

Я решил, что говорить ей ничего не буду, и почувствовал облегчение. Вслед за облегчением пришла мысль, что молчанием я, возможно, все лишь усугубляю. Но тот, телефонный злодей, запретил мне говорить, и это давало повод избежать тяжелой сцены, или хотя бы отложить ее. Коротко и холодно попрощавшись, я отключился и опустил телефон на журнальный столик. Положил я его медленно и осторожно, словно предчувствуя, что лежать ему там недолго, и откинулся на спинку кресла, попытавшись расслабиться.

Я подумал о теще, лежавшей с гипертоническим кризом и сердечной недостаточностью, в своем сельском доме в тридцати километрах от города. В глубине души мне всегда было почти наплевать на ее здоровье, но сейчас это равнодушие вызвало у меня лёгкий укол совести. Она была добра к Руслану, всегда пыталась помочь, хотя ее понимание помощи редко совпадало с моим. Ее навязчивость вызывала у меня лишь раздражение.

«А ведь она тоже когда-то была ребенком, и ее тоже могли украсть», — почему-то подумалось мне. Я вспомнил старые пожелтевшие фотографии, на которых она была запечатлена маленькой. Туго заплетенные косички, обветренное, крестьянское, недетское лицо, серое платьице грубой домотканой материи, кирзовые сапоги со взрослой ноги, которые были ей выше колен. Детского искрометного взгляда не было у этого ребенка, яркой одежды не было тоже. Она тогда и не подозревала, что такая одежда вообще существует. Кто-то, подумалось мне, выкрал у нее все это, отнял ее непосредственность, бесшабашные игры, веселый нрав и все остальное, присущее детству. Все это заменили идеологией, за которую держались, как за спасительную соломинку, чтобы не утонуть в море реальности.

«Да она тоже… краденая», — со странной неприязнью, быстро сменившей начавшую было зарождаться жалость, подумал я. Словно настоящую мою тещу подменили, а вместо нее подсунули зловредную каргу, которая только и могла, что медленно, но уверенно сживать меня со свету.

«А какая у краденой тещи может быть дочка? — продолжал я свои рассуждения. — Тоже краденая. Все они… краденые».

На смену раздражению и презрению мне закралась, словно чужая, со стороны, мысль: все же они счастливее нас. Эти люди, всю жизнь до болезненной ломоты гнувшие спины, часто не имевшие ничего сверх самого необходимого, не смевшие оторвать глаз от земли и повысить голос, обладали одной неоспоримой привилегией — они были лишены тяжести выбора. Необходимость подчиняться была надежно вбита в геном, привычка перекладывать на старшего брата непосильный груз принятия решений казалась спасательным кругом в этом страшном, клокочущем вокруг океане жизни. А потом все изменилось в одночасье. Теперь от каждого жизнь требует решений, требует отрывать пятую точку от дивана, а мозги от привычной мысленной жвачки. Далеко не каждому это по силам и по вкусу, и в бессильной ярости они брызжут слюной и скрежещут зубами, проклиная тех, кого считают виновниками этих потрясений. «Рабы, — подумал я, снова отдаваясь на волю недавнему раздражению, — как были рабами, так ими и остались».

Этими мыслями я пытался оправдать то, что утаил о случившемся. Молчание мое представлялось мне ужасным деянием, чудовищным обманом близкого человека, обманом в самом важном, самом сокровенном.

«Они-то все рабы, а я сам?…»

Я сидел неподвижно в кресле и ждал — наказания за глупый и бесполезный шаг, который совершил, повинуясь общественному инстинкту, надеясь на человеческие силы, силы свои и себе подобных. Наказания за то, что пошел в полицию, где сидели такие же люди, которые не могли прыгнуть выше головы, и к тому же, были коррумпированы до последней клетки тела. А в этом случае как раз и требовались силы и умение сигануть выше макушки, ибо я столкнулся с чем-то из ряда вон выходящим, с чем бороться обычными методами невозможно. Оставался лишь выбор: или покориться, или быть раздавленным.

Ожил телефон, на этот раз городской. Я уже не вздрогнул от неожиданности, восприняв звонок как данность, и медленно протянул руку, ни о чем не думая и тупо глядя перед собой.

— Я предупреждал, чтобы ты никуда не ходил. Предупреждал или нет? Ничего не доходит до твоих мозгов, — холодно звенел в трубке знакомый голос. — Ты тупой, как и все. Но я помогу тебе поумнеть, подстегну тебя, чтобы ты понял, что шутить никто не собирается. Расставлю все точки над «и», чтобы подтолкнуть тебя к разумным действиям, осознанию собственной силы! Ты не забыл, кем ты должен стать? Разве ты никогда не слышал, что человек — это попытка стать богом? Так в чем дело? Попытайся, попробуй, реализуй свои способности, которые, поверь, безграничны! А ты прессуешь их жалкими мещанскими идеалами.

— А ты сам разве не заставляешь меня стремиться к мещанским идеалам? Деньги, — последнее слово я произнес настолько презрительно, что сам себе удивился — откуда это у меня.

— Сейчас это тебе ближе всего. К тому же начинали мы не с денег, ты знаешь, и первый экзамен ты провалил. А деньги — это власть, инструмент власти. Впрочем — хватит рассуждений. В свое время Бог отдал сына, как утверждают, из-за большой любви к людям… Так говорят. Но сперва надо возлюбить сына и сделать что-то для него, а потом ты увидишь путь… Посмотрим, насколько ты любишь собственную плоть и кровь.

Он помолчал, давая мне переварить сказанное, затем продолжил.

— Я говорю в прямом смысле. Ничто другое на тебя не действует. Может, не подействует и это? Как знать, достоин ли ты быть избранным? Вступив на этот путь, назад вернуться уже нельзя. Я знал, что так будет, поэтому наказание наступает так быстро. Открой входную дверь и возьми на полу сверток. Это неприятный подарок, но ты виноват сам. Это лишь первый урок. Если ты не выполнишь задания или опять станешь бегать чёрт знает куда — будет второй. Иди и возьми, что там под дверью, это твоя плоть и кровь. В следующий раз будет хуже, гораздо хуже. Доходит до тебя или нет? В следующий раз будет рука. Ты можешь бушевать, можешь горевать, но время не ждет, и поэтому ты должен действовать.