Перуну слава! Коловрат против звезды - читать онлайн книгу. Автор: Лев Прозоров cтр.№ 21

Но прежде этого – прежде он сделает все, чтоб более ни одна девушка из земли вятичей – или северской, или улутической, или любой иной – не разделила горькую участь Бажеры. Не просто умыть кровью её обидчиков – сделать так, чтоб никого иного они бы уже вовек не смогли обездолить.

Всё.

Рядом на скамью уселся Ратьмер, темнее осенней ночи, сунул рог под нос пробегавшему отроку с корчагой – тот послушно наклонил длинное горло ноши к матовому широкому устью, почти до краев наполнил его янтарно-желтым пахучим питьем. Отпустив младшего кивком, Ратьмер от души приложился к меду, едва не в один глоток опустошив рог.

– Ты чего, Ратьмер? Чего стряслось? – опередил Мечеслава Вольгость, а вятич вдруг понял, что не видел гордеца Ратьмера с того самого времени, как расстался с ним у Подольских ворот минувшей ночью.

– Хотьслава убили, – проговорил, глядя перед собою, Ратьмер, откладывая опустевший рог и сгребая с блюда белый сырный ломоть.

– Кто? – оторопело спросил Мечеслав.

– А вон, – Ратьмер кивнул через палату на стол оставшихся в Киеве Глебовых дружинников. – Видишь, у которого полморды заплыло и правую руку бережёт? Влишко, собака.

Дружинники Святослава долго, молча разглядывали битого Влишко.

– Это его Хотьслав? – спросил Клек, не отрывая глаз от заплывшего лица Глебова дружинника..

– Не. Я. – Ратьмер снова зашарил вокруг глазами в поисках корчаги с медом или романеей.

– Ну… он ведь выздоровеет ещё… – нехорошим голосом проговорил Вольгость Верещага, пристально разглядывая предмет беседы.

– Забудь. – поморщился Ратьмер. – Князь не велел. Да и… в чем его вина-то? Что он один из этих дурней помнил, зачем на страже стоят и что дозорный должен делать, когда к нему ночью невесть кто лезет? – Тезка древнего князя криво усмехнулся. – Погоди ещё, его одного из той сотни, что в дозорах стояла, в Киеве оставят. Ну Завида того, может.

– А остальных чего – в Днепр головою? – хмыкнул Клек.

– Вот ещё, реку-то портить… не слыхали? Их всех в северское пограничье пошлют. – Ратьмер неожиданно широко ухмыльнулся и, понизив голос, добавил: – А братец княжий даже обрадовался. Сам с ними просился.

Тут уж за ковшами, чарками и рогами потянулись, переглянувшись, все нагнувшиеся к Ратьмеру слушатели.

– И к кому такое счастье? – озвучил вертевшееся у всех на языке Вольгость Верещага.

Ратьмер уже по-настоящему улыбался.

– Да вроде покуда князь с дядькой не нашли, который из пограничных воевод так сильно перед ними провинился.

– Даааа… – покачал головою Икмор. – А кому-то ведь ещё князь-Глеба учить с мечом упражняться…

– Сплюнь! – прокашлявшись, выдавил поперхнувшийся хмельным медом Верещага. – Или по столу вон постучи. Головой, для полной надежности. Чтоб деревом по дереву. Накличешь ведь.

– Ты-то чего дергаешься? – ухмыльнулся младший сын дядьки Ясмунда. – Тебе княжьего меньшого пестовать уж точно не грозит.

Словно откликаясь на эти слова, по палате пронесся, гася хмельные беседы, струнный перебор.

Повисшее на миг молчание сменилось восторженным ревом, разве что чуточку менее громким, чем когда чествовали нового государя, едва пирующие увидели, в чьих руках запели гусли. Боян, усевшийся обок княжьего стола, улыбаясь, наклонил седую голову, отвечая приветственным воплям. И снова опустил пальцы на струны. Был волхв в той же одежде, в какой встречал князя-Пардуса с дружиной в Чернигове.

– Ну, Верещага, – ласково разглядывая окаменевшее лицо приятеля, проговорил Икмор, – вот тебе и наставник прибыл. Сразу после пира в учебу, небось, и пойдёшь…

– А то оставайся, – невинно предложил Клек, подливая в Вольгостев ковш из кринки. – Тогда дядьке и учителя для князева брата долго искать не придется.

Вольгость протяжно застонал и уронил голову на руки.

– Лучше б я вместо Хотьслава на башню пошел… – глухо проговорил он, не поднимая лица.

– Да ладно тебе, – убрал улыбку Клек. – А Хотьслава помянуть надо. Эй! Эй, челядинка! Рыжая! Ага, ты! Сюда волоки, сюда!

День вступления на Соколиный престол Святослава, сына Игоря, пришелся как раз на выбор жертв на Перунов день.

А к самому дню Громовержца Мечеслава ждал не сказать чтоб нежданный, но не ставший оттого ничуть менее приятным подарок – отроки-конюхи из северских городцов пригнали оставшихся в них коней пошедших на Киев дружинников. Из-за праздника переправу отложили – но уже на следующее утро левый берег Днепра запестрел огромным табуном – словно, как в Олеговы времена, шла мимо Киева конная угорская орда. Тысячеголосое ржание разносилось над водой великой реки.

Мечеслав – да и Вольгость, и иные дружинники из молодых – не утерпели, в насадах переправились на тот берег и сами помогали отрокам валить деревья. Из молодых веток гнули петли-хомуты, молодые стволы, особенно березы и сосны, шли на жерди-ромшины, а из старых, венчая их меж собою гибкими кольцами хомутов, продевая сквозь те петли ромшины, вязали плоты. Умаялись, употели, вдоволь покормили комаров и мух, увозились в грязи, сталкивая плоты в воду – но что все это было перед мигом, когда из многоголовой пахучей тучи – бурой, буланой, гнедой, вороной, сивой, каурой – вырвался Вихрь, застыл на миг – и кинулся навстречу, едва не сшиб грудью, сунулся в лицо, обжег горячим дыханием щеку, и Мечеслав, едва не плача от радости, кормил его медвяным киевским яблоком.

Рядом было множество других коней. Были там и угорские или печенежские долгоногие красавцы, которые, наверное, могли обогнать не одного только косматого Вихорку, но и настоящий степной вихрь. Были латинские великаны, вроде того, на котором ездил посадник Пересечена, вождь улутичей и берендеев Свенгельд, которые были сильней и, по слухам, не сворачивая, могли нестись на ряды пеших бойцов – и горе было безумцам, вставшим на пути копыт-молотов. Но какое все это имело значение, когда вот тут, рядом стоял, касаясь щеки нежным бархатным носом, Вихрь – его Вихрь?

А рядом уже деловито тыкался мордой в плечо, требуя своей доли в ласке и угощении, Ряско. Что ж, яблоко перепало и вьючному коньку, и ему Мечеслав одной рукой потрепал жесткую гриву.

Сами и вели плоты с драгоценным грузом через Днепр.

А когда закончили счастливую возню, разместив любимцев на выпасы Оболони, что между Глубочицей и Сетомлей, когда, нехотя вернувшись на княжеский двор, – после такой разлуки впору казалось там, рядом со скакунами, и заночевать, благо летние ночи теплые – отмылись от конского духа в банях, прибежали отроки, звать к княжескому столу.

Там, с Соколиного престола, обок которого стоял теперь не человек-ошкуй – его, как узнал Мечеслав, звали Искусеви, был он родом откуда-то с полуночных земель за Оковским бором, а теперь вместе с госпожой своей обретался в Вышгороде, в который перебралась из Киева Ольга, а одноглазый Ясмунд, князь-Пардус и сказал своим людям, что собирается отправиться, по древнему обычаю, по подвластным Киеву землям в полюдье. Этой же осенью.