Притягательность острова была связана именно с его отрицанием всякого «почему» – и для биолога, и, как догадывалась Кукушка, для Грейс, прожившей здесь три года наедине с тайной, разъедавшей ее изнутри. Разъедавшей ее до сих пор, и даже присутствие компаньонов не снимало этого напряжения. Кукушка наблюдала за ней из окна и гадала: не скрывает ли Грейс от них некую важную информацию? Она была все время настороже, вся какая-то дерганая, а ее очевидные проблемы со сном прозрачно намекали на некое отдельное, хранимое в тайне «почему».
В этот момент Кукушка почувствовала, что ее отделяет от них огромная дистанция, словно знание о том, как далеко они от Земли, как идет здесь время, безжалостное, но способное прощать – словно это знание оттолкнуло их от нее, и теперь она смотрела на них через границу, подглядывала сквозь мерцающую дверь, пока эти двое, едва заметные вдали, сидели лицом к лицу, поглощенные своим демонстративно оживленным спором. Когда же эта болтовня приведет их к каким-то выводам и что делать, если сама она не поверит в эти их выводы?
– Какую роль в этом играла БП&П? – спрашивал Контроль у Грейс.
Держится безопасной почвы, подумала Кукушка. Вопросов, от которых у него в мозгу не будут взрываться галактики при мысли, что Южный предел стал бастионом Зоны Икс, а люди превращаются в странных существ с целью, ведомой разве что швам в небесах.
– Директору определенно ничего не было известно, – ответила Грейс. – Их вмешательство, все эти их расспросы могли непреднамеренно послужить спусковым крючком.
– Остров не был приоритетом, потому что в Центре уже знали, что здесь творится, – заметил Контроль. – Они уже знали, что нашла бы здесь экспедиция.
– Да какая теперь разница? – Грейс снова переглянулась с Кукушкой. Контроль снова наливался праведным гневом, оживлял в памяти старые битвы, которые, как она подозревала, и тогда были бессмысленны.
– Центр с самого начала держал это в тайне. Центр похоронил это все, похоронил остров, но продолжал посылать экспедиции сюда, в это… в эту гребаную дыру, где все не так, как должно быть, в эту срань, которая убивает людей, даже не давая им гребаного шанса побороться, потому что оно всегда, в любом случае, побеждает, и… – Контроль просто не мог остановиться. Да и не собирался. Он мог лишь сделать паузу, отдышаться и продолжать в том же духе.
А потому его остановила Кукушка. Опустилась перед ним на колени, осторожно взяла у него письмо биолога и ее журнал. Потом нежно обняла Контроля за плечи и держала, а Грейс даже отвернулась от смущения или зависти – может, и ей хотелось, чтобы хоть кто-то ее утешил. Он задергался в объятиях Кукушки, а она держала, чувствуя исходящее от него тепло, и постепенно Контроль обмяк, успокоился, перестал сопротивляться, легонько обнял ее, потом прижал к себе, а она не произносила ни слова – ровным счетом ничего, потому что, сказав что-либо, унизила бы его, а он был ей для этого слишком дорог. К тому же молчание ничего ей не стоило.
И вот когда он затих, она убрала руки, встала и посмотрела на Грейс. Один вопрос до сих пор оставался незаданным. Гнездящиеся птицы умолкли, кругом никаких звуков, кроме шума волн и ветра, кроме собственного дыхания. А Грейс катала носком ботинка банку с фасолью.
– Скажи, Грейс, а где сейчас биолог?
– Это не важно, – заметил Контроль. – Не имеет значения. Может, превратилась в муху или птицу. Или во что-то другое. А может, умерла?
Грейс рассмеялась, как-то нехорошо, и Кукушке это не понравилось.
– Грейс?.. – Нет, на этот раз ей не отвертеться от ответа.
– Она определенно еще жива.
– Но где она?
– Где-то там.
Издалека донесся гул. Он нарастал, свидетельствуя о приближении чего-то мощного, тяжеловесного и целенаправленного, и Кукушка почувствовала, как в голове что-то становится на место – понимание, от которого уже не отгородиться, которое нельзя отменить.
– Не где-то, Грейс.
Теперь Грейс испуганно кивала. Этого она никак не могла сказать им, это было самой невероятной из всех вещей, которую она до сих пор утаивала.
– Биолог приближается. – Возвращается туда, где некогда гнездился филин. Возвращается туда, где теперь стоит ее двойник. Этот звук. Он становился все громче. Треск ветвей, треск древесных стволов.
Биолог спускалась со склона холма.
Во всем своем чудовищном великолепии.
Кукушка смотрела на это из окна. Биолог вытекла из ночи, ее тело переливалось, вплетало себя в реальность, проявляясь в волне мерцания, накрывшей лесистый склон. Нечто огромное с треском скользило вниз, унося с собой вырванные с корнем деревья, ветви и щепки, накатывало огромным и мощным светящимся в ночи валом, прожигающим в темноте полосу изумрудного сияния. И еще о приближении биолога возвещал густой запах: соленой морской воды и нефти с примесью острого аромата какого-то размолотого растения. А звук, который она производила: словно столкнулись ветер и море, и все содрогнулось, и на этом фоне вибрировал громкий стон. Словно ищущий. Вопрошающий. Средство коммуникации или сопричастности. Кукушка узнала это чувство, она понимала его.
Склон холма словно ожил и сползал вниз к берегу, медленно и равномерно, точно поток лавы. Это вторжение. Эти клочья тьмы, постепенно складывающиеся в мощные очертания на фоне темноты ночного неба, подсвеченные отражениями облаков, среди океана лесных теней.
Оно накатывало прямо на маяк, эта немыслимая масса, этот левиафан, каким-то непостижимым образом бывший здесь и одновременно не здесь, и Кукушка, стоя у окна, ждала его приближения, а Грейс и Контроль кричали ей, чтобы она немедленно отошла, чтобы бежала отсюда, но она не слушалась, не позволяла им оттащить себя от окна, стояла, приникнув к нему, как капитан корабля, наблюдающий за тем, как надвигается чудовищной силы буря и волны поднимаются все выше и все ближе к иллюминатору. Грейс и Контроль бросились наутек, вниз по лестнице, и тут огромная туша заслонила собой окно, а затем начала ломиться в дверь, кирпич и камни трескались, рассыпались в пыль. Оно навалилось на маяк, и он устоял, но надолго ли?
Пение звучало так громко, что слушать его стало невыносимо. Оно походило то на низкий звук виолончели, то на гортанное пощелкивание, то на зловещий похоронный стон.
Оно широко раскинулось перед Кукушкой, слегка подрагивая размытыми водянистыми краями, уходящими куда-то в иное пространство. Гора, в которую превратилась биолог, придвинулась почти к самому подоконнику, так близко, что Кукушка могла бы спрыгнуть на то, что заменяло ей спину. Некое подобие плоской и широкой головы, без шеи, врастающей прямо в торс. К востоку от маяка – нечто вроде огромной кривой пасти, бока отмечены темными выступами, как у синего кита, с них свисают засохшие водоросли, судя по всему, ламинарии, от них исходит ошеломляющий запах океана. К спине присосались сотни зеленовато-белых моллюсков, похожих на миниатюрные кратеры, – следы времени, проведенного неподвижно, глубоко под водой, времени, проведенного за блужданием в глубинах собственного исполинского мозга. На шкуре биолога виднеются бледные шрамы – следы схваток с другими чудовищами.