Я уже не боюсь - читать онлайн книгу. Автор: Егор Зарубов cтр.№ 26

Возвращаюсь домой через лес. Хотя я знаю здесь каждую тропинку, чувствую себя так, словно заблудился. На миг становится совсем тяжело – как будто с меня сняли кожу и вываляли в соли.

Потом немного отпускает.

Выхожу напротив шестнадцатиэтажок, на вершинах которых Крыши. Башни, стоящие рядом, похожи на те, что взорвали в Нью-Йорке. Я стою и долго смотрю на них. Потом тащусь домой. Духота, кажется, уплотнилась почти до состояния твердого тела.

Мама спрашивает, что с глазом. Я отвечаю, что на тренировке случайно заехали. Она кивает. О том, что летом я на тренировки не хожу, не вспоминает.

Соседи сверху поставили кондиционер, капли конденсата ритмично барабанят по моему подоконнику. Прошлой ночью мне снился коридор. Он был залит тусклым светом, в конце была тьма. И там была Юля. Она шла ко мне. Ее шаги отдавались звонким эхом, она была все ближе… Улыбнулась… Я чувствовал ее запах и протянул руки, надеясь, что все было сном, все просто привиделось, показалось, родилось в одурманенном жарой, перегретом рассудке…

А потом я проснулся. Звук шагов превратился в капель соседского кондиционера. Я тогда взял гитару и начал что-то наигрывать в такт этому метроному. Тихо, чтобы маму не разбудить.

Сейчас я слушаю эту капель, и она кажется мне отсчетом. Ложусь на кровать и слушаю мерную дробь. Щелк. Щелк. Щелк. Будто за окном весна и тают сосульки. Весна. Странно думать о том, что она вообще бывает. Кажется, есть только эта выгоревшая, раскаленная, безбрежная духота, без начала и конца, растянувшаяся в вечность…

Когда темнеет, я поднимаюсь, осторожно выхожу из комнаты и достаю то, что лежит за книгами.

В девяностые мой отец имел несчастье заниматься коммерцией. Продавал бэушные телефоны из Югославии, китайские наушники и еще какую-то хрень… Тогда повсюду разгуливали стаи бандитов, которые трусили торгашей, и деньги в кармане были опасны для здоровья. Папа купил пистолет. Он не опустился до обычного в то время уровня, когда оружие применяли по назначению, но стал чувствовать себя увереннее. Ствол так и не пригодился и все это время пылился в тайнике за книгами. Я достаю его оттуда, кладу в карман. Он совсем небольшой, похож на пистолет-зажигалку. Может, это она и есть. Но вряд ли отец стал бы хранить зажигалку за книгами.

В коридор через родительскую – то есть мамину – спальню падает прямоугольник лунного света. Марфа провожает меня немигающим взглядом, сидя на телевизоре. Я обуваюсь и выхожу из квартиры, тихо закрыв дверь.

Еду в лифте. Взгляд цепляется за процарапанные мной буквы – «ЮЛ». В голове рождается и тут же умирает дикая мысль: если бы я дописал ее имя, она сейчас была бы жива…

Несмотря на темноту духота продолжает давить огромной невидимой плитой. В ночи гудит какое-то предчувствие, напряжение. Забавно, если учесть, что я собрался сделать.

Иду по тротуару; улицу заливает мертвенный свет фонарей, тени листвы на асфальте густые, как лужи черной краски. Шаг за шагом. Шаг за шагом. Бормочу даты.

1994-й – Курт Кобейн вышиб себе мозги.

1925-й – Сергей Есенин повесился (если его, конечно, не грохнули).

1988-й – Александр Башлачев (терпеть не могу его песни) протаранил лбом оконное стекло и отправился в последний полет.

Свет в лифте кажется слишком ярким. Я ощупываю взглядом вырезанные и нарисованные на стенах слова, картинки и символы. Все кажется невероятно резким и четким. После бесконечной вязкой, мутной гущи, в которой я жил после Юлиной смерти, это странно и непривычно.

Выхожу из лифта, поднимаюсь по крутой лесенке на Крыши. Здесь никого. Гудит сияющий внизу город, далекий и будто ненастоящий. В лунном свете белеют спутниковые антенны.

Как-то папа притащил с книжного рынка маленькую книжицу под названием «Премия Дарвина». Там были собраны истории о самых глупых смертях или, реже, несчастных случаях, после которых герои утратили способность иметь детей и уберегли человечество от своих тупых генов. Кое-что там было смешным, кое-что не особо. Но на меня произвело впечатление, какими же истерически глупыми, бестолковыми и комичными были попытки некоторых типов покончить с собой. Особенно запомнился бедолага, который решил перестраховаться и застрелился, стоя на перилах моста с веревкой на шее. В итоге пуля его не убила, веревка оборвалась, падение в воду оказалось не смертельным, и бедняга окочурился уже в больнице, от переохлаждения.

Я не повторю его ошибки. Пущу себе пулю в висок, стоя на парапете. А внизу – шестнадцать этажей и асфальт.

Свинцовая тяжесть в воздухе становится настолько ощутимой, что, кажется, еще секунда – и кости затрещат под этим невидимым прессом. Я думаю о том, что в ней все и кроется, в этой тяжести. Абсолютно все. Вся эта сраная жизнь только для того и есть, чтобы давить, давить, давить, пока тебя не сплющит в лепешку. Я вдруг понимаю, что имел в виду Цой, когда пел: «Весь мир идет на меня войной». А еще приходит осознание: я больше никогда, никогда, никогда не проснусь в хорошем настроении.

Я встаю на парапет – и неожиданно все уходит. Становится легко. Я перестаю перебирать в уме даты. Вообще перестаю думать. Смотрю вниз и не чувствую ни тошноты, ни головокружения.

Я уже не боюсь.

Начинаю прыгать с крыши на крышу. Это легко. Как будто играешь в классики. Потом замираю и смотрю в пропасть.

Достаю пистолет, приставляю к виску. Может, там есть предохранитель – тогда придется попробовать еще раз. Не страшно. Обволакивает невероятная, невесомая легкость, и мне вдруг кажется, что сейчас я окажусь рядом с Юлей, в той заброшенной колокольне, в том бесконечно далеком теперь дне…

За спиной скрипит дверь, и я оборачиваюсь. Под подошвами кроссовок шуршит крошащийся бетон.

Алина-Адреналина. В своей желтой майке с черной надписью «ADRENALINE», за которую и получила прозвище. Со своим обычным взглядом – таким, будто за глазами лежит огромная темная страна, в которую никто и никогда не хотел бы попасть.

Это плохо. Я представлял все не так. Как угодно, но… Без свидетелей. Только я и смерть – моя лучшая подружка этим летом. А теперь… Странное оцепенение и дурманящая легкость прошли, уступив место прежней душной тяжести.

Алина подходит к парапету и становится на него. Смотрит вниз, как и я. Я вдруг представляю, что она сейчас предложит прыгнуть вместе. Почему-то это кажется дикой чушью и чем-то вроде трусости. Такое нужно делать одному или не делать вовсе.

Я вдруг понимаю, что все еще держу пистолет у виска. Представляю себя со стороны – образ настолько идиотский и пафосный, что я едва не смеюсь. Опускаю руку.

– Я тоже об этом думаю. Постоянно, – говорит Алина, как будто я ее спрашивал. – Почти каждый день сюда прихожу.

– И что? – говорю я, чтобы что-то сказать. Разговаривать с Алиной-Адреналиной, стоя на Крышах, кажется чем-то запредельно безумным. Похоже, я попал в какую-то серию «Твин Пикс» или что-то вроде того…