Маг и его кошка - читать онлайн книгу. Автор: Алина Лис cтр.№ 150

Но как бы я ни таяла под его взглядом, я помню, что поддаваться на уговоры — нельзя. Он из тех, кто плохо умеет останавливаться, почуяв слабину. Уступишь дюйм — отхватит фут и потребует еще.

Жаль, что в нем так много глупой гордости. Я хочу поддержать своего мужчину. Знаю, что ему очень тяжело. Иметь столь много и все утратить в одночасье…

Но помощь нельзя навязывать, а Элвин не спешит просить о ней. Может, боится, что я стану его жалеть?

Он ненавидит жалость.

Что же: если ему важно пройти этот путь в одиночестве, пусть будет так.

Элвин

Раньше меня порой занимал вопрос — стою ли я хоть чего-то без своей тени. Но никогда не думал, что ответ на него станет настолько жизненно важным.

Лишиться могущества, стать калекой — это было не просто тяжело. Скромное «тяжело» и в малой степени не передает того мучительного, унизительного контраста, что я ощущал постоянно.

Я сказал себе: левая рука — это еще не весь я. И если, утратив магию, я впаду в ничтожество, значит, и был ничтожеством, обладая ею.

Звучит неплохо, не так ли? Даже оптимистично. Этакий штандарт, прибитый к древку гвоздями. В реальности я бродил по краю ямы, и порой только присутствие Франчески рядом удерживало от того, чтобы рухнуть в отчаяние.

Нет, я не ныл — презираю нытиков. Мы вообще больше не говорили на эту тему. Просто присутствие сеньориты придавало сил. Ее теплый взгляд и абсолютная вера в меня поддерживали лучше любых слов.

Порой я впадал в самоуничижение, и приятель Гайлс начинал нашептывать на ухо скверные мысли. Зачем ей калека, неспособный толком защитить даже самого себя, не говоря уже о женщине рядом? Вопреки всем заверениям Франчески, я начинал подозревать ее в жалости, этаком снисходительном желании позаботиться об убогом, чтобы потом восхищаться собственным милосердием.

В такие минуты меня корежило от ярости, и я с трудом удерживался, чтобы не порвать с сеньоритой навсегда.

Одно дело, когда ты сам превращаешься в презренного страдальца. И совсем другое, когда тебя превращают в него без твоего ведома.

А если даже я ошибаюсь? Если она рядом потому, что действительно любит, а не жалеет меня, разве порядочно с моей стороны пользоваться ее слабостью, когда я могу дать ей так мало? Не это ли тот самый эгоизм, от которого, как мне казалось, я уже отказался?

Дьявольский шепот гордыни с одной стороны и голос самоуничижения с другой, требующий принести жертву и решить все за нас двоих во благо Франчески, разбивались об улыбку сеньориты и мое желание засыпать, сжимая ее в объятиях.

Она догадывалась, что со мной что-то происходит, но ни разу не попыталась начать «серьезный разговор». Не приставала с вопросами, почему я мрачен и о чем думаю. Просто молча пережидала мои приступы дурного настроения, хандры или ярости.

Словами не передать, как я был благодарен ей за это.

Что отдельно восхищало во Франческе — она не требовала постоянного внимания. Качество — редкое для женщины и тем более ценное. У нее была какая-то своя, далекая от меня жизнь — друзья-фэйри, юридические казусы, сиротский приют, который она курировала на человеческой половине мира.

Иногда это раздражало, и пару раз я попытался высказать свое недовольство.

— Элвин, я не могу быть твоей тенью. Как ты не понимаешь?

— Но ты нужна мне.

— Я здесь.

— Вчера тебя здесь не было. А мне было одиноко.

— Ну ты же как-то справился, верно?

Я сначала взбесился. В кои-то веки говоришь женщине, что она тебе нужна, а она в ответ смеется. Потом подумал и решил, что сеньорита права. В конце концов, покорные овечки, готовые полностью раствориться в мужчине, наскучивали мне в считаные дни.

Франческа не надоедала. В том числе и в сексе. Я хотел ее постоянно и везде. Она была как ожившая мужская мечта о развратной девственнице — типаж настолько редкий, что встречается скорее в горячечных фантазиях, чем в жизни. Чувственная, страстная и в то же время покорная и неопытная, хотя последнему не суждено было продлиться слишком долго. Ее смущение и возмущение моим бесстыдством пьянили не меньше, чем ее тело. Особенно заводило, когда в порыве страсти эта скромница отбрасывала привитые воспитанием ханжеские глупости, чтобы потом отчаянно смущаться собственного поведения и краснеть в ответ на подколки.

Короче, мне было ради чего жить. И было за что бороться.

Не помню, когда точно это произошло. Просто в один из дней я проснулся с пониманием, что нет проблемы, а есть задача. Сложная, но я всегда уважал и ценил сложность.

Откинув мысль «А что, если это невозможно?» как совершенно неприемлемую, я поставил цель — вернуть все, что утратил, и засел за основы. Отряхнул пыль с учебников и гримуаров. Ежедневно, с изумлявшим меня самого упорством, штудировал книги, часами повторяя азы теории и пытаясь приспособить их к тому, чем располагал.

Ритуалы? Пусть будут ритуалы. Да хоть руны — что угодно, лишь бы сработало. В крайнем случае, стану гениальным теоретиком, слепым художником. Бесталанный маг — этакий ходячий курьез.

И да! После трех недель тщетных попыток; после десятка прочитанных книг; неудачных ритуалов; часов, проведенных в медитации; после сотни раз пройденного мучительного пути от отчаяния к надежде и от надежды снова к отчаянию — у меня начало получиться…

Когда-то я мог за час сжечь город. Теперь день, когда у меня получилось зажечь свечу, стал праздником почище Мидста и нового года вместе взятых.

— Прекрати! — возмутилась Франческа, когда я озвучил ей эту мысль в своей любимой саркастичной манере. — Не сравнивай, просто радуйся тому, что есть!

Чтоб я сдох, она была права…

Обуздание магии обязывало к предельной концентрации. Особенно сложно давалась самая первая фаза. Раньше я никогда не задумывался, сколько силы нужно для того или иного действия. Просто черпал и пускал в дело. Теперь искусство требовало ювелирной точности, иначе все заканчивалось взрывами или пшиком.

Чаще, конечно, пшиком.

Ладно, учиться писать правой рукой оказалось немногим легче. Писать, фехтовать, бриться. А резать стейк?! Вот уж где было по-настоящему жалкое зрелище…

Ничего, разобрался.

* * *

Не знаю, почему я так поздно вернулся мыслями к этому вопросу. Нахожу только одно объяснение — воспоминания о схватке в библиотеке и последующем лишении руки были настолько жуткими, что я инстинктивно избегал их. О непостижимой утрате тени, что случилась как раз перед появлением мстителя, я вспомнил сильно позже, чем следовало бы.

— Франческа, где тело Марко?

— Я велела его сжечь.

— Хорошо, а его вещи? Меч, все, что было в карманах, — пояснил я в ответ на ее недоумевающий взгляд.