Меч Христов. Карл I Анжуйский и становление Запада - читать онлайн книгу. Автор: Ярослав Шимов cтр.№ 57

Третьим источником политических и военных удач Карла (о причинах неудач у нас еще будет возможность поговорить в заключительной главе) следует считать его необычайный педантизм. Являясь прежде всего монархом-воином, Карл Анжуйский был и выдающимся государем-бюрократом. Архив королевской канцелярии Regno второй половины XIII — начала XIV века, обрабатываемый и публикуемый итальянскими историками на протяжении десятилетий , дает множество примеров того, как первый король Анжуйской династии до мельчайших подробностей вникал в вопросы налогообложения, гражданского и военного строительства, снабжения армии и флота и т.п. Это касалось не только Сицилийского королевства, но и других владений Карла. Так, в 1264 году, во время одного из своих нечастых визитов в графство Анжу, он вмешался в конфликт между жителями города Сомюр и близлежащим монастырем св. Флориана. Монахам уже много лет регулярно поступала часть таможенных сборов за провоз торговых грузов по реке Луаре. Однако, как выяснил (очевидно, не без помощи сомюрцев) Карл, эти средства монастырь получал в обмен на обязательство каждый год возводить часть нового каменного моста через реку. Меж тем никакого моста, кроме старого деревянного, в наличии по-прежнему не имелось. Карл приказал монахам или немедленно построить каменный мост, или внести в казну 10 тысяч турских ливров, де-факто вернув все средства, полученные с таможенных сборов за многие годы. Начались переговоры, по итогам которых монастырь выторговал себе более выгодные условия штрафных санкций, но мост в конце концов построил. Этот эпизод говорит о Карле как о монархе, не только умевшем водить войска в бой и организовывать военные экспедиции, но и знавшем толк в экономических реалиях — в данном случае он «стремился развивать коммерцию в своих землях, сделав переправу через Луару постоянной и беспрепятственной» .

Все эти черты, которые можно назвать симпатичными, однако, переплетались в характере Карла с куда менее привлекательными качествами. Недостатки этого человека были, как ни банально, продолжением его достоинств. Упорство порождало безжалостность: всё и все, стоявшие на пути Карла к цели, должны были быть устранены, а по возможности уничтожены. Манфред и Конрадин познали это на себе, но ими дело не ограничилось. Если после Беневенто Карл был склонен к снисхождению по отношению к сторонникам Гогенштауфенов, то после Тальякоццо начались действительно жестокие гонения. Их продолжением явился разгром восстания, тлевшего на Сицилии до 1271 года (апофеозом здесь можно считать взятие и сожжение анжуйским войском города Аугуста, описанное в хронике Сабы Маласпины).

Определенная логика в этом была — ее можно выразить житейской формулой «не понимаете по-хорошему, так поймете по-плохому», — но в среднесрочной перспективе это явилось ошибкой. Сицилийские изгнанники, обиженные Анжуйским домом, потом отомстили, и как! Среди них оказался, к примеру, Джованни да Прочида, «связной» между Византией и Арагоном, заслуживший репутацию демиурга «Сицилийской вечерни». (Эта версия, правда, не столь однозначна, как было принято считать ранее, но подробнее об этом позднее.) Из того же разряда — поступивший на арагонскую службу адмирал Руджеро ди Лауриа, который стал своего рода военно-морской Немезидой анжуйцев, пленив в 1284 году в морской битве у Неаполя незадачливого Карла Хромого, сына и наследника Карла I.

Если преследование разгромленных гибеллинов кажется политически обоснованным, хоть и недальновидным поступком Карла, то его обращение с вдовой и детьми короля Манфреда выглядит скорее бессмысленной жестокостью. С точки зрения суровой политической логики можно понять опасения нового короля, с подозрением относившегося к отпрыскам побежденного соперника. Следует учесть и такой фактор, как греческое происхождение Елены Дукены: оставшись на свободе и попав в родной Эпир (куда она пыталась бежать после получения известия о гибели Манфреда), или хуже того — в Константинополь, она и ее дети могли бы стать ценными фигурами в партии, которую разыгрывал против Карла Анжуйского византийский император Михаил VIII Палеолог. Но после того как Елена и ее дети попали к нему в руки, для Карла были возможны и другие решения — к примеру, браки королевы-вдовы и/ или ее потомства с ближайшими вассалами или даже членами семьи самого Карла ^[125]. В результате Анжуйский дом оказался бы связан кровными узами с предшествующей сицилийской династией. Не стоит забывать, что подобный брак — с дочерью Манфреда Констанцией, заключенный еще при жизни ее отца, — использовал впоследствии арагонский король Педро III в качестве одного из обоснований своих претензий на сицилийскую корону (подробнее см. главу VI). Карл, однако, предпочел брачным или иным политическим комбинациям самый жесткий вариант: медленно уморить Елену и ее детей, за исключением одной лишь дочери Беатрисы, в замках-тюрьмах своего Regno. К тому же мать разлучили с детьми в момент их пленения еще совсем маленькими, — вероятно, Карл хотел избежать возможности одновременного побега всего семейства, решись гибеллины как-то помочь Елене.

Карл не выделялся среди своих современников каким-то чрезвычайным изуверством: суровость по отношению к побежденным проявлялась в ходе средневековых (да только ли средневековых?) конфликтов сплошь и рядом. Однако король Сицилии был безжалостен по отношению к ведущим, равным или почти равным ему по социальному статусу фигурам — и именно это выглядело необычным. Отсюда, в частности, распространившееся в Европе возмущение казнью Конрадина и Фридриха Баденского. Скажем, Фридрих II тоже сжигал города и был неразборчив в союзниках — достаточно вспомнить Эццелино да Романо, заслужившего репутацию откровенного садиста. Однако в средневековом обществе с его четкой сословной иерархией убийство соперника, равного по происхождению и знатности, не в честном бою, а в результате сомнительного судебного процесса или откровенного насилия воспринималось как более тяжкое прегрешение для государя, нежели разграбление взятого города или массовая казнь изменивших вассалов ^[126]. В этом смысле Карл Анжуйский запятнал свою репутацию так же, как его заклятый враг Михаил Палеолог, приказавший в 1261 году ослепить законного императора, малолетнего Иоанна IV (см. главу V).