Мне кажется, что за мной следят, от самой ратуши до берега реки, где я предаюсь унынию. Верчу головой. От ствола дерева отделяется тень и делает несколько шагов.
– Я давно за тобой наблюдаю. От ящика.
Ему лет тридцать с небольшим. Перстень с черным камнем, недобрые зеленые глаза колдуна. Брюнет со вкрадчивыми манерами и хорошими мускулами: не раскачанный, а сухой. Он не похож на расслабленных местных, в нем есть сжатая пружина. Этим он напоминает меня, а значит, мне он не нравится.
– Безвыходность порой душит лучших из нас…
Я не настроен философствовать, и незнакомец мгновенно понимает, что рискует получить в морду, если продолжит болтать «за жизнь». Он с улыбкой присаживается рядом со мной, поддернув штанины, и закуривает, приступая к главному:
– Хочешь подзаработать?
– Надо кого-то убить? – обыденно отзываюсь я. По его физиономии и ровному ряду обнажившихся зубов я понимаю две вещи: первое – ему нравится незатейливый юмор, за который он принял вопрос, и второе – я и не думал шутить. Если за заказное убийство мне дадут денег и суммы хватит, чтобы без документов добраться до Марии, я сделаю это без сомнений. Сегодня я легкая добыча для любого искушения, явившегося из сумерек.
Так через три дня мы становимся подельниками. Не зная моего имени, он дает мне в руки пистолет. Высшая степень доверия между мужчинами. Не знаю, чем изначально привлек его внимание, хотя и догадываюсь, что решающее слово сказало, проорало мое отчаяние, заметное любому, кто видит дальше своего носа. Время идти ва-банк. И когда руки ощущают прохладный металл оружия, что-то внутри смещается с осей и начинает идти по-другому.
Он – голова, а я толковый исполнитель, роли расписаны. Ему нравится, что я так хладнокровен, еще бы, ничто больше не может вывести меня из состояния выдержанного безразличия. Есть только один человек, способный на это. Ну а в остатке моего многостороннего опыта хватает, чтобы относиться к любому рискованному предприятию бесстрастно: если ты космонавт, перспектива лететь через Атлантику не пугает. Тем более когда вовсе не уверен, состоится ли рейс.
Никогда прежде не бывал в ювелирном магазине, а теперь мне предстоит его ограбить. С кино это не имеет ничего общего: в заштатном городишке не выставляют на продажу редких бриллиантов, сигнализация отметила свой десятый день рождения и срабатывала лишь раз, когда кнопку случайно задела грязной тряпкой уборщица, а единственный охранник тучен и страдает одышкой. И продавщица – не модель, а простая смертная, разведенная, лет сорока, жалобная и разочарованная, которой до ужаса обрыдло пялиться на драгоценности и не иметь возможности в них нарядиться, а больше этого наскучила посредственная и затхлая жизнь вместо фейерверка приключений и заоблачной любви, о которых она грезила в старшей школе. Нескольких ласковых слов и распитой в ресторане бутылки достаточно, чтобы она провела ночь с моим знакомым и все выболтала. Если мужчину можно приманить конкретикой (взять хотя бы меня – процентная доля оговорена в первый же вечер), то женщина ведется только на радужную картинку грядущей мечты, где мало деталей и туманные пятна можно заполнить собственными фантазиями, на которые так талантливо неугомонное женское воображение.
Все сразу пошло не так, как надо. И в том, что случилось, виноват я.
Потому что именно я видел в глазах одышливого охранника огонек глупой отваги. Я, так хорошо читающий людей с первого взгляда, должен был сообразить. Но отмахнулся от него, как от блохи.
Но главное – я отвлекся. Позволил чувствам взять верх. Бывают моменты, когда жизнь несется настолько стремительно, что требует полного внимания. Это как сплавляться на байдарке по горной реке, как объезжать дикую лошадь. Нельзя ослабить контроль над ситуацией. Напарник велел мне стрелять, если кто-то будет валять дурака. Геройствовать. Стрелять при малейшем предчувствии – он знал, у меня с этим проблем не будет. Мария, дорога к ней, цель моя – мотивировка достаточная. Никаких колебаний перед выстрелом.
Я не колебался. Я отвлекся. Брюнет мне доверял, а я замер на секунду. Ближайшая витрина от меня – с обручальными кольцами. Одно из таких колец покачивается на нежной плоти карамельной груди. Что подумала бы Мария, увидев меня сейчас? Ограбление было бы прощено, а вот выстрел в человека? Я не хотел, чтобы на моих руках остались порох и кровь. С большим удовольствием я бы выбрал одно из колец на черных подушечках под сияющим стеклом.
И тогда все полетело в тартарары. Порох и кровь.
Я видел, как моего напарника подстрелили. Сумка полна драгоценностей, безвкусных дорогих побрякушек, браслетов и цепочек, и, когда он падал, споткнувшись, носом вперед, несколько золотистых змеек выскользнули на асфальт и безжизненно там свернулись.
Укрываясь за углом бетонного ограждения, я расстрелял всю обойму – это от неопытности. Брюнет лежал в паре метров от меня, с выпученными глазами, на губах пенилась свекольная кровь. Мне хотелось, чтобы кровь была чистой, красной, а не этой грязно-бурой пеной… Потому что этого цвета была моя вина перед ним. Он скреб пальцами по земле и силился сказать мое имя. Но имя было вымышленным, и я едва не поправил его.
Я знаю, что должен был взвалить его на плечо и поволочь к машине. Так делают товарищи, приятели, друзья. Те, кто вышел на дело вместе. А ведь «вместе» – слово, смысл которого ускользает от меня… Всего каких-то десять шагов. Мы бы успели. Но вместо этого мои руки сами нащупали жесткие, как стропы парашюта, ручки спортивной сумки с уловом. И я побежал к машине один. Помню, я еще удивился, что в дневном свете бриллианты и сапфиры блестят далеко не так нестерпимо, как в электрическом. Эта мысль и сейчас навязчиво кружится в голове, не давая покоя. Когда я закрываю глаза, перед ними тут же встают подвески с драгоценными камнями, тусклые и невыразительные при свете улицы.
Идет пятьдесят третий день моего заключения. Шестьдесят дней с моего последнего провала, шестьдесят дней с того мгновения, когда Мария прошептала «спи». И кажется, мое проклятие снято. Иначе почему я все еще здесь?
Я не уверен. Но так долго сидеть на одном месте мне еще не приходилось, и с каждым новым утром мне все тоскливее, все страшнее и хуже. Рассвет наполняется моим ненастоящим именем, выпорхнувшим из мертвого рта. Как во время отека легких кровавая пена вытесняет из них весь воздух, так и из моей жизни кровавая пена вытесняет Марию.
Шестьдесят дней! И каждый из них мог быть проведен в другом месте. Если бы только… Если бы. Черт.
Сокамерники считают меня немым. Я пальцами показал им, что не могу говорить, и они почти перестали замечать меня, лишь пару раз пришлось применить силу, чтобы не особо наглели. Я здесь так долго, что занимаю уже определенное место в человеческой иерархии – чего не было со школы. Всему виной непрерывность времени и пространства. Мир вокруг оказывается очень болезненным. У меня такое ощущение, что я начал жить заново, на какой-то другой планете. Реальной. Которая населена не роботами, а людьми, и я совершенно растерян. Это тревожит меня. Безразличие, предприимчивость, опыт, даже сон – мои прежние спутники предали меня окончательно. В горле постоянно стоит комок, который трудно проглотить, он разросся, будто опухоль, и от этого сложно дышать.