Наденька швырнула в сестрицу-горничную свою перчатку. Саша подхватила, и ее грязные пальцы оставили след на светлой лайке. Наденька зло хмыкнула:
— Ну ты — замарашка! Перчатки испортила. Стирай теперь сама! Впрочем, ты куда? Меня дослушай!
Наденька плюхнулась на кушетку и заверещала про бал. Сначала обмыла косточки сестрам Григорьевым, потом обсудила старую деву мадемуазель Шиншину:
— Ей же лет пятьдесят, а она все под барышню рядится. Представляешь, явилась вся в розовом, ну просто — невинная девушка. А у самой щеки дряблые, а под носом черные усы. Да если б кто другой так разоделся, весь свет насмешил бы. А этой старой деве все с рук сходит. Кавалеры вокруг нее увиваются, комплименты отпускают. А все потому, что у старухи денег немерено. Говорят, и счесть невозможно: ее поверенные целый миллион насчитали, а потом и бросили. И представляешь, Сашка, граф Шишмарев этой старой мымре тоже комплименты расточал. Я сама видела.
— Не может быть?
— Да я специально следила! Шишмарев поговорил о чем-то с моим папенькой, потом мне поклонился издали да и пристроился в кружок к мымре. Каков предатель! И к чему тогда, скажите, он мне свидание на бульваре назначал?!
Наденька в сердцах схватила свою бальную сумочку, вышитую блестящим бисером, да и запустила ее в стену. Сумочка, в которой полагалось быть только мягким платочкам да невесомым шпилькам, ударилась о стенку с непонятным тупым звуком. Саша подняла ее в недоумении:
— Что у тебя там, сестрица?
И тут Наденька пришла в истинный гнев:
— Какая я тебе сестрица?! Не смей меня так звать, дурища немытая! Во всем твой проклятый Шварц виноват. К концу бала, как папенька из залы вышел, граф Шишмарев все ж таки ко мне подошел. Сказал, что я — его любовь до гроба, что со старухой у него денежный расчет, вот он и вынужден ей расположение выказывать. А тут, как на зло, твой идиот Шварц и подскочил. Весь вечер его не было, и вот — на тебе, приперся. Мне ручку целует, а графу весьма нагло улыбается: «Опять свиделись!» Ну, кому такое понравится? Шишмарев и ретировался. Наверное, неудобно ему все-таки за вчерашнее. А проклятый Шварц сунул мне вот это самое.
И Наденька ткнула прямо пальцем в свою бальную сумочку. Саша быстро распахнула застежку и ахнула — в сумочке лежала прекрасная алая роза, да только не живая, а мастерски сделанная из шелка и воска и потому развалившаяся на две части от удара о стену.
— Какая красота! — прошептала Саша. — Настоящее произведение искусства. Он же талант, этот господин Шварц.
— Нашла талант! — Хорошенькое личико Наденьки скривилось от злости и брезгливости. — На настоящие розы денег нет, цветы зимой сильно дороги. Вот и сует мне свои копеечные поделки. Это ж надо — кусок свечи да лоскуток шелка!
— Ах нет, сестрица, ты только посмотри! — не сдержалась Саша. — Даже поломанная роза красива. Какая же прекрасная она была целая!
— Чушь! — взвизгнула Наденька. — И прекрати звать меня сестрицей. Псина грязная тебе сестрица! И Шварц твой черный козел. Да-да! Шварц — значит, черный. Впрочем… — прикусила губу Наденька, — все мужчины — козлы! И Шишмарев, который за миллионщицей увивается, — тоже!
И вскочив, девушка выхватила у сестры-служанки восковую розу. Саша и ахнуть не успела, как Наденька бросила цветок на пол и с наслаждением наступила на него каблуком раз, другой, третий. Пусть растопчется в пыль!
3
На другой день дяденька Иван Никанорович вызвал дочку в кабинет. Сам сидел довольный, словно кот, наевшийся сметаны. Наденьку встретил улыбочкой и даже по-отечески хлопнул по аппетитному задку. Дочка взвизгнула и залилась румянцем.
Иван Никанорович оглядел ее со вкусом: ох, аппетитна девка! С детства была вылитый ангелочек, а уж теперь стала наливным яблочком. Так и хочется откусить кусочек. Статна, синеглаза. Волосы, как золотая пряжа. Кожа — розово-белая, как у молочного поросеночка в сметанном соусе, любимого блюда Ивана Никаноровича.
Барин еще раз самодовольно усмехнулся и приступил к речи.
— Ты у меня, Надежда, на широкую ногу живешь. Как сыр в масле катаешься, как поросеночек на пару в сладость поспеваешь.
Дочь зыркнула на отца, но, не зная, чего ожидать, на всякий случай опустила глазки. А отец продолжал:
— Мы с матерью тебя, милейший наш поросеночек, всю жизнь к счастью готовили. А счастье — это что? Понятно — жизнь в тихом и сытом довольстве. Такое тебе только самый богатый да почтенный человек обеспечить может. Такого мы с матерью тебе и искали в женихи.
— Ах, папенька! — встрепенулась Надя. — Мне кажется, я такого встретила.
— Это еще кого? — удивленно пробасил отец.
— Мне, папенька, вчера в любви сам граф Шишмарев признался! — выдохнула Наденька.
Отец закрутил ус:
— Этот хлыщ?
— Какой же он хлыщ? Он адъютант его превосходительства, генерал-губернатора Москвы!
— И что? Да он гол как сокол! Вчера ко мне подошел: я, мол, без ума от вашей Наденьки…
— Так и сказал? — восторженно перебила отца дочка.
— Мало ли что сказать-то можно! — рявкнул отец. — Я его спросил: каков ваш годовой доход? Он мне говорит: тысяча рублей. Я тогда с другой стороны: а имения у вас есть, крестьяне? Нету, говорит. Мы, говорит, с маменькой, однодворцы.
Наденька ахнула и пошла пятнами. Что такое однодворцы, это и она знала: домик в деревне и пара крепостных слуг. Это что же за жизнь?! В доме небось пара комнат. В одной баре живут, в другой — слуги. Да какие ж это баре? Одно недоразумение! Раз имений и крепостных нет — значит, и дохода нет. Настоящий доход ни с какой службы не получишь, только с имения. Это Наденька тоже знала.
Впрочем, недавно в одном французском романе Наденька читала про настоящую любовь. Так там пастух женился на пастушке и зажили они в крошечной хижине. Но ведь зажили счастливо! Пастух работал изо всех сил, и его прелестная половина ни в чем не знала отказа.
— Ах, папенька, откуда вам знать, может, граф Шишмарев станет столько работать, что я, как его прелестная женушка, тоже стану жить в полном довольстве? — быстро проговорила Надя.
И тут ее папенька захохотал заливистым басом:
— Конечно, станет он работать, твой хмырь! Нет уж, милый мой поросеночек, на то он и Шишмарев, чтоб иметь полный шиш. А чтоб не сдохнуть с голоду, он богатую невесту ищет, чтоб на ее приданое жить. К Нарышкиным сватался — получил отказ, от меня вчера — другой. Но сей парень не промах — от меня отворот получил, так тут же стал к старой деве Шиншиной клинья подгонять. Сама небось видала, как он дуру-миллионщицу обхаживать начал. Денег у нее куры не клюют, да и фамилия подходящая: он — Шишмарь, она — Шиншилла. Вот парочка будет!
И Иван Никанорович залился смехом еще пуще.
У Наденьки пол кругом пошел: каково коварство изменника! В любви клялся, в счастье обещался. И что? Погнался за миллионами старой грымзы! Вот вам и страстная любовь. Хорошо, что ночью на бульваре Наденька не позволила этому хлыщу никаких вольностей, как чуяла недоброе. Что бы она делала сейчас, узнав, что папенька не разрешает ей стать женой Шишмарева?!