Теперь же, если венецианец назовет другое имя, имя одного из молодых и знатных крестоносцев, тот займет императорский трон всерьез и надолго, получит в свои руки огромную власть и самый великолепный, самый укрепленный город в мире, каким оставался Константинополь даже после разрушительного штурма и трех пожаров.
– Чье же имя ты хочешь назвать? – спросил Конрад Монферратский, в глубине души надеясь, что дож выбрал именно его, и готовясь принять этот выбор с подобающим благородному рыцарю скромным достоинством.
Энрике Дандоло не спешил.
Он словно чего-то ждал.
И вот в роскошно убранную палату торопливо вошел пожилой грек в черном монашеском одеянии. Он что-то шепнул стражникам, и те пропустили его к особе дожа.
Грек что-то прошептал на ухо старику. Тот удовлетворенно кивнул и небрежным жестом отпустил монаха.
Как только тот вышел, дож снова оглядел присутствующих и торжественным голосом произнес:
– Я предлагаю избрать императором благородного господина Балдуина, графа Фландрии и Эно!
Готфрид Бульонский засиял, как будто дож назвал его имя: он был очень дружен с Балдуином и надеялся на поддержку будущего императора.
Сам Балдуин выглядел удивленным и растерянным: он не ожидал ничего подобного.
Конрад Монферратский помрачнел. Его надежды не оправдались. Он мог воспротивиться выбору венецианца, покинуть дворец и вернуться сюда с преданными ему рыцарями…
Но тут он увидел в дверях палаты вооруженных воинов в доспехах венецианских цветов и понял, что хитрый дож расставил во дворце своих людей и не выпустит никого из выборщиков, пока они не поддержат его решения.
Кроме того, все вассалы и воины Конрада приплыли под стены Константинополя на венецианских галерах, и он еще не рассчитался с дожем за эту помощь. Так что лучше не ссориться со стариком, по крайней мере сейчас…
– Да здравствует император Балдуин! – воскликнул он, и здесь не желая уступать кому-либо первенство.
– Да здравствует император Балдуин! – охотно подхватил Готфрид Бульонский.
– Да здравствует император Балдуин! – нестройно повторили остальные князья и вожди крестоносцев.
– Да здравствует император Балдуин, – последним проговорил Энрике Дандоло. Он был удовлетворен сегодняшним днем.
Когда шум улегся, дож прочитал клятву вассальной зависимости, которую должны были принести новому императору рыцари, которые хотели получить свои лены в его империи.
Один за другим знатнейшие рыцари христианской Европы подходили к Балдуину Фландрскому, один за другим они преклоняли перед ним колено и произносили слова вассальной присяги.
Балдуин, который еще не вполне осознал выпавшее на его долю величие и ответственность, прикасался мечом к плечу своих новых вассалов, тем самым принимая их преданность.
Когда церемония была завершена и вожди крестоносцев один за другим покинули императорские покои, Балдуин остался там наедине с венецианским дожем.
– Благодарю тебя, Энрике, за оказанное мне доверие, – проговорил Балдуин.
– Тебе не за что меня благодарить, государь, – почтительно ответил дож, – ты избран не мной, но Царицей Небесной.
– О чем ты говоришь? – смущенно осведомился новоиспеченный император.
– Ты знаешь, государь, – дож быстро взглянул на него, – тебе досталась высокая честь стать хранителем бесценной реликвии, перстня, который носила на своей руке Дева Мария. Неужели тот, кому доверена такая святыня, не достоин престола земного владыки?
Балдуин молчал в растерянности, он не знал, что ответить на столь лестные слова, и дож продолжил:
– Можешь ничего не отвечать, государь мой. Мне доподлинно известно, что ты удостоен этой чести – и поэтому сегодня я выбрал тебя. Но помни: есть темные силы, которые хотят завладеть реликвией. И дело твоей жизни – беречь ее как зеницу ока.
На этот раз Алена припарковала машину перед самой калиткой.
Двухэтажный зеленый дом с башенкой словно ждал их, радовался их появлению.
Девушки вышли из машины, и Алена покосилась на свою спутницу: ей хотелось увидеть, какое впечатление произведет на нее дом покойного Николая Михайловича. Ее дом.
И Аля не обманула ее ожиданий. В ее глазах загорелось чистое детское восхищение.
– Как красиво! – проговорила Аля непривычно тихим голосом. – Знаешь, все эти современные коттеджи, словно сошедшие со страниц журнала «Загородный дом», они… они как бы неживые, ненастоящие. Они придуманы и построены не для того, чтобы жить в них, а для того, чтобы доказывать окружающим, что хозяин этого коттеджа крутой, обеспеченный, самодовольный тип. А этот дом… его построили, чтобы прожить в нем всю жизнь, чтобы любить, растить детей, пить чай на этой веранде, смотреть на звезды, вести долгие задушевные беседы, стареть, не замечая и не боясь старости…
Алена с радостным удивлением смотрела на свою спутницу.
До сих пор Аля казалась ей недалекой, поверхностной болтушкой, от которой не ждешь каких-то откровений. А то, что она сказала сейчас… Алена и сама думала о том же, когда первый раз увидела этот дом.
– И еще, – добавила Аля с неуверенностью и смущением, – ты знаешь, у меня странное чувство, как будто я здесь уже была. Когда-то давно, очень давно. В детстве или даже в другой жизни.
«Ничего себе! – подумала Алена. – В точности то самое чувство было и у меня».
Она откинула щеколду, вошла в калитку, пошла по дорожке, окруженной буйно разросшимися сорняками.
Аля послушно шла за ней, лицо ее светилось радостью узнавания, она словно не замечала царящего вокруг запустения – не замечала облупившейся краски, потрескавшегося штакетника, пыльного бурьяна чуть не в человеческий рост, безраздельно царящего на садовом участке.
Когда Алена уже подошла к крыльцу, за спиной у нее раздался знакомый голос:
– Это кто же это тут шастает?
Алена обернулась и увидела соседку.
Тот же фиолетовый спортивный костюм, те же розовые сапоги, та же красная пиратская повязка на голове… бдительная тетка стояла на своем боевом посту, строго глядя из-под руки.
– Я это, Марфа Петровна! – громко ответила девушка. – Алена! Или вы меня не узнали?
– А, это правда ты! – успокоилась соседка и добавила: – И сестренку привела!
Алена переглянулась с Алей.
Надо же, соседка сразу признала в них сестер. А ей казалось, что они ничуть не похожи.
Алена поднялась на скрипучее крыльцо, достала ключи, открыла дверь, вошла в сени. Все здесь было по-прежнему – старое пальто на вешалке, простая деревянная скамья, поношенная обувь.