Маскарад на семь персон - читать онлайн книгу. Автор: Олег Рой cтр.№ 8

* * *

Наверное, именно так чувствуют себя женщины, когда, вперившись обреченным взором в битком набитые гардеробные глубины, печально вздыхают: ну совершенно нечего надеть.

Громов, признаться, никогда этого не понимал. А вот теперь не то что понял – почувствовал. Кажется, впервые за все свои почти сорок лет.

И ведь нельзя сказать, чтоб надеть было действительно «нечего». Ну то есть чтобы в буквальном смысле. В конце концов, не голый же он ходит. Москва – не какое-нибудь Самоа, чтоб голышом бегать. И не младенец он грудной, чтоб памперсами да пеленками обходиться. Он еще раз – кажется, уже четвертый – «пролистал» содержимое гардероба.

Нет, все это решительно не годилось. Одежда рассказывает о своем обладателе… в общем, многое рассказывает. Может, Шерлок Холмс и преувеличивал насчет соответствия человека и костюма, но тут… Он вытащил пиджак – темно-серый, неброский, практичный – и тут же сунул на место. Нет. Совершенно не подходит. Прочие «тряпки» были еще хуже. В них вполне можно было пойти – ну… в общем, куда угодно можно было пойти, кроме вечеринки с бывшими одногруппниками – нет, решительно невозможно.

Обычно никого никогда не беспокоило, как Громов одет – лишь бы работа шла. Но сегодня… сегодня был особый случай. Сегодня требовалось… соответствовать.

Конечно, вряд ли кто-то станет к нему приглядываться – кому интересен Мотька Громов?

Степан называл его Матвеем Афанасьевичем – и на «ты», лишь на публике сменявшееся корректным «вы». Лизавета, кстати, тоже обращалась к нему по имени-отчеству – и на «ты». Еще и носиком ехидно при этом дергала. Громова это почему-то не раздражало, а забавляло. Ведь девчонка совсем, от горшка два вершка, а туда же – иронизирует. Хотя он ей в отцы годится. Матвей хмыкнул, мысленно оценив двусмысленность этой формулы. С Лизаветой всегда так: хоть и девчонка, а все у нее с подтекстом. Некстати вспомнилось чеховское: «Они хочут свою образованность показать, поэтому всегда говорят о непонятном». Степан-то вариациями на тему личного обращения всего лишь уважение демонстрировал. Очень демократично. Громов не возражал, разумеется. Странно было бы, если бы он вдруг принялся возражать. Субординация, мать ее за ногу. Или как там это называется.

Впрочем, на сегодня можно забыть о субординации. Сегодня все будут, как двадцать лет назад, Петьки, Машки и прочие, гм, Стасики. Интересно, много ли народу Аллочке собрать удалось? Ему-то она позвонить не удосужилась – подумаешь, Мотька (он ненавидел этот вариант своего имени) Громов, кому он нужен?

Так было всегда. За почти двадцать лет, пролетевшие после диплома, он побывал всего на одной встрече выпускников – на самой первой, давным-давно, в самом начале «взрослой» жизни. Конечно, их группа никогда не была особенно дружной – они и перезнакомились-то толком уже чуть не к самой первой сессии, – но все-таки. Диплом-то отмечали чуть не со слезами на глазах, обещали не ограничиваться ежегодными встречами, договаривались о совместных мероприятиях, клялись звать друг друга на свадьбы и крестины, не забывать «школьные» годы чудесные и вообще «не пропасть поодиночке». Ну да, чего после такого количества шампанского не пообещаешь. Может, кто-то и соблюдал все эти обеты, но – немногие, очень немногие. Вон как на школьном выпускном клялись в вечной дружбе и прочих скрепах – и что? Лично его ни на одну встречу ни разу не позвали. Забывали. И не его одного. Матвей как-то раз – из чистого любопытства – подъехал к родной школе в начале очередного «вечера встречи». Стоял у забора, глядел на наизусть знакомое крылечко. Толпа «бывших» поначалу показалась бесконечной, но он довольно быстро посчитал общее количество выпускников за хотя бы десять лет – и начал вглядываться уже прицельно. Бывших одноклассников удалось насчитать в количестве пяти штук. Да, вполне возможно, он кого-то и проглядел или не узнал, но вряд ли многих. Так что вот она, вечная дружба – пятеро, максимум семеро из тридцати четырех.

Ну и с институтскими «встречами» – та же история.

Про сегодняшнюю он узнал почти случайно. О нем, как всегда, забыли. Хотя отыскать его – пара пустяков. Ну да, адреса-телефоны все поменялись, но родители-то живут все там же и телефон тот же. Было бы желание. Но, похоже, как раз желания-то и не нашлось.

В таком случае ему-то это зачем?

Вечер встречи выпускников – всегда своего рода «точка сборки». Попросту говоря – возможность похвастаться достижениями. Так… полагается. Так принято. Словно записано невидимыми чернилами в неведомом кондуите: привет, мальчики и девочки, ну-ка, выкладывайте, кто сколько медалей накопил. Как будто жизнь – беговая олимпийская дорожка. Глупость вообще-то несусветная. То, что для одного – достижение, для другого – пустяк. И наоборот. Один бегает, другой с вышки прыгает, третий вовсе в шахматы играет. Первому медали за скорость дают, второму за красоту и точность исполнения, третьему – за способность мыслить стратегически. Как сравнишь? Вдобавок даже очевидные, казалось бы, проигрыши и выигрыши – штука более чем условная. «И если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло», – мурлыкал себе под нос отец, не уследив за утренним кофе. Если ты опоздал на самолет – не факт, что ты неудачник. Возможно, это был не твой самолет. Ну, в глобальном смысле.

Вот, скажем, для него, Матвея Громова, главное – чтобы работа делалась как следует. По крайней мере, та, за которую он отвечает. Чтобы не прятать глаза от собственного отражения в зеркале. А все остальное… Ну, ей-богу, нельзя же оценивать жизнь по высоте занимаемого кресла, количеству денег, квартир или машин. Глупость какая-то. То есть это он, Матвей Громов, так думает. А кто-то, весьма вероятно, измеряет жизненный успех как раз высотой достигнутой карьерной ступеньки и толщиной кошелька. Или, к примеру, частотой упоминания в СМИ. Ну да, ну да. Папу римского упоминают в СМИ по несколько раз в неделю, но вряд ли Его святейшество оценивает свою жизнь по этому параметру.

В общем, идея помахать друг перед другом своими жизненными успехами Громову действительно казалась глупой. Или как минимум бессмысленной. Столько лет никто никому нужен не был, а тут вдруг понадобились.

Наверное, надо было просто выкинуть все это – и бывших соучеников в первую очередь! – из головы. Но Громов почему-то помнил всё и всех. Нет, не то чтобы засыпал и просыпался с их именами на устах. И уж точно это не имело отношения ни к комплексу жертвы, ни к стокгольмскому синдрому, вынуждающему «жертву» мысленно облагораживать своего «террориста». Нет. Ничего подобного. И все-таки помнить Громов – помнил. Нельзя отмахнуться от своего прошлого. Нельзя. Потому что оно – твое. Твоя часть. Твой даже, может быть, фундамент. Зачеркивая прошлое, зачеркиваешь самого себя. Так что он помнил, конечно. Хотя вспоминать – не вспоминал.

Только когда услышал про эту чертову встречу, словно колыхнулись внутри темные глухие пласты, зашевелились, расталкивая обыденные мысли, заворочались недовольно. Как будто под чистой гладью уже освободившейся от зимнего плена реки дрогнул донный лед. Дрогнул – и неотвратимо пошел к посверкивающей под апрельским солнцем поверхности, по которой, лавируя между последними льдинами, уже летают легкомысленные пестрые лодчонки. И где всплывет льдина – неведомо. Может, на пустом пространстве, а может, двинет прямо в беззащитное лодочкино брюхо – бемц!