Там, где билось мое сердце - читать онлайн книгу. Автор: Себастьян Фолкс cтр.№ 55

Но мы могли просто разговаривать с пациентами, как я тогда с Реджи. Вникать в их жизненные проблемы, стараясь понять логику возникновения абсурда. Разумеется, этот этап нравился мне больше прочих, и не только из-за меньших рисков. Мне хотелось получить подтверждение своего предположения о том, что индивидуальность пациента влияет на характер его галлюцинаций, которые формируются на основе жизненного опыта.

Мои теоретические прозрения следовало каким-то образом увязать с откровениями Диего: хотя голоса иллюзорны, воспринимаются они как реальные, и физические ощущения от них тоже реальны, на биологическом уровне.

Я рассуждал так. Возьмем, к примеру, людей, больных туберкулезом. Они все очень разные, но туберкулезные палочки у всех одинаковые, и симптомы, которые вызываются этими бактериями, во многом схожи. В случае с Диего то же самое. Нам известно, что при всем многообразии судеб и жизненных обстоятельств, при всем множестве возможных реакций на эти обстоятельства, проявления болезни у его товарищей по несчастью довольно типичны. Скажем, привозит к нам домашний доктор своего пациента в подавленном состоянии, и уже при первом осмотре мы с коллегой переглядываемся, молча констатируя: «Тот самый случай». Типичные проявления недуга – это комплекс, и ты заранее знаешь, какой еще симптом непременно будет обнаружен.

На протяжении многих вечеров я ломал голову над тем, какими путями и ниточками типичные проявления связаны с особенностями индивидуума. Иногда я вовлекал в свои рассуждения Джудит, иногда, сидя у себя в кабинете, мучился в одиночку.

Проявления типичные: человек слышит голоса. Но едва ли профессору из университета они будут говорить то же самое, что дорожному рабочему. Интуиция подсказывала, что это важный аргумент, от него и надо плясать.

Бывали моменты, когда мне казалось, что я близок к важному открытию, что глубинная закономерность найдена. Но тут я упирался в тупик, и все выкладки летели к черту из-за мелкой ошибки в логической цепи. Я вспомнил книжки про генетику. Какая поднялась паника, когда опыты Моргана над дрозофилами едва не пустили под откос базисную теорию наследования Менделя. Но потом стали учитывать пол этих мушек. И выяснилось, что ген, отвечающий за цвет глаз, локализован в половой хромосоме. И все успокоились: основатель генетики, аббат Иоганн Грегор Мендель, был реабилитирован.

А кносские глиняные таблички, на которых сохранились письмена, названные «линейным письмом Б»? Их не могли расшифровать целые полвека, вплоть до начала пятидесятых. Ученые искали ключ к расшифровке в аттическом греческом, известном по памятникам литературы. А на табличках оказался более древний вариант греческого.

Майкл Вентрис, на шесть лет меня моложе, во время войны служил штурманом бомбардировщика. Это он сообразил, что некоторые цепочки символов обозначают географические названия на Крите. «Эврика!» – как сказали бы греки позднейших веков. Благодаря Вентрису таблички заговорили.

Подобные истории про подвижников вдохновляли меня и моих коллег. Мы бодрым шагом шли по длинным коридорам мимо палат, из-за дверей которых доносились рыдания и вопли, а то и страшный грохот, когда пациенты пытались выбить эти самые двери. Мы шли и надеялись, что и нас настигнет научное озарение.

Но иногда я настолько уставал, что вообще уже не мог шевелить мозгами. Сев на последний автобус, приезжал в свою комнатку, где меня ждала тарелка с сырным сэндвичем, и через силу жевал.

После Бристоля упрямое желание работать с трудными пациентами в абсолютно бесперспективной области психиатрии принесло мне некоторую известность. В 1961 году меня пригласили на должность заведующего в отделение для хроников. Это была большая клиника неподалеку от Бирмингема.

Больше половины пациентов там и родились. Это меня потрясло. Один старик появился на свет еще в девятнадцатом столетии. Вполне адекватный человек, но выпускать его в обычный мир было уже слишком поздно. Так и прожил он свой век в заточении, за кирпичными стенами и запертыми дверями викторианского дома. Жизнь, как фейерверк в лесу, на который никто не пришел посмотреть.

Моим замом был парень из Лондона, Саймон Нэш. Долговязый очкарик с копной каштановых кудрей, питавший слабость к галстукам с геометрическим узором. Сначала он показался мне жутким занудой, но через месяц я понял, что мой напарник не лишен искры авантюризма. Он тоже скептически относился к тогдашним методам лечения больных, которых пичкали таблетками или оглушали электрошоком. Ему хотелось попробовать что-то менее рутинное, хотя бы ради интереса. Министерское начальство поначалу одобрило его энтузиазм, но потом принялось въедливо выяснять, на то ли вообще тратятся государственные деньги. Саймон оказался парень не промах и сумел припрятать некоторую сумму для научных нужд.

Предметом наших исследований стала наследственность. Если один из ваших родителей сумасшедший, велика вероятность, что и вы съедете с катушек. Если дед или бабка – перспективы тоже не радужные. Саймон предложил провести исследования близнецов. Как и ожидалось, собранные данные подтвердили: если один из близнецов психически болен, второй сильно рискует кончить тем же. Однояйцовые близнецы в этом смысле более уязвимы, чем разнояйцовые. Но были и неожиданные результаты: случалось, что один из однояйцовой пары страдает тяжкой формой психического расстройства, а второй здоров. Пришлось нам выходить на более широкий уровень исследований, и тогда выяснилось, что на состояние психики влияет не только наследственность. Есть еще один фактор – окружающая среда. А это штука коварная. И очень важная, если учесть, что именно среда часто провоцирует на прием наркотиков и алкоголя.

Наш научный труд вышел под ужасно длинным названием «Влияние фактора наследственности на психотические расстройства у монозиготных и дизиготных близнецов. Продольное исследование на территории Уорикшира и четырех других английских графств, 1962–1963 гг.». Замечу, что «продольным» (проще говоря, долговременным) исследование не было, поскольку мы ни за кем вообще не наблюдали, расспросили разок близнецов о них самих и об их родителях, и ладно.

– Ну не наблюдали, разве это так уж важно? – отмахнулся Саймон. – Никчемная казуистика.

Были и более серьезные претензии к нашей публикации, но мне не хотелось обсуждать их с беднягой Нэшем, чтобы его не огорчать. Я не исключал, что те близнецы, которых мы отнесли к «монозиготным», на самом деле были «дизиготными», ведь мы ориентировались исключительно на внешнее сходство. Впрочем, в 1963 году проверить, кто есть кто среди двойняшек, не представлялось возможным.

Меня тогда приятно удивило, что мы не заложники наследственности и при желании можем что-то изменить в этой жизни. «Факторы внешней среды»… Это выглядело убедительно, этим стоило заниматься и дальше.

Следующий год выдался для меня более удачным. Я опубликовал свою собственную работу под названием «Рекс и Антонио: слушаем голоса». На самом деле я рассказал истории Реджи и Диего. В слове «слушаем» содержался подтекст, адресованный врачам: анализируйте не только голоса из галлюцинаций, но выслушайте и жалобы самих пациентов и постарайтесь им помочь. Толстый академический журнал, напечатавший мой труд, уступил права на публикацию более популярному изданию, которое воспроизвело на своих страницах заинтересовавшие их фрагменты, а я даже получил гонорар, пять гиней.