Время дикой орхидеи - читать онлайн книгу. Автор: Николь Фосселер cтр.№ 11

Георгина вытянула шею, высматривая белый фасад Сент-Андруса, маленькой церкви, которую финансировали Гордон Финдли и другие шотландские торговцы города. Для Георгины эта церковь с незапамятных времен была тайным знаком Сингапура, путеводной звездой, ведущей к дому.

Служащий ее отца, с которым ей придется жить под одной крышей, был плотным, крепко сбитым, при этом еще молодым человеком; с виду ему было не больше двадцати пяти. Он сидел напротив нее, широко расставив ноги, расслабленно закинув руки на спинку сиденья. Начищенные туфли плотно прижаты к полу. Руки у него были на удивление сильные и загорелые, как будто он целыми днями таскал ящики, а не сидел за письменным столом в конторе. В солнечном свете волоски на руках вспыхивали золотом, и, хотя время было чуть за полдень, вокруг рта успела пробиться щетина, придавая залихватскую нотку его вполне солидному облику.

Его глаза, подкупающе голубые, встретились с ее глазами. Георгина быстро отвернулась к морю, к кораблям и лодкам, танцующим на волнах.

– Как мне сказал мистер Финдли, последние годы вы провели в Англии?

– Первые несколько месяцев я была в Индии, в Пондишери. В семье дяди, брата моей матери. – Георгина взглянула на него сбоку: – Вы его наверняка знаете. Этьен Буассело.

Пол Бигелоу кивнул:

– Конечно. В мои обязанности входит большая часть переписки с мистером Буассело. Он в прошлом году приезжал сюда на несколько недель.

Его английский был с акцентом, растягивающим некоторые гласные; не с севера ли он?

– Вы давно в Сингапуре?

– Года четыре, – он наморщил лоб: – начинал я у Бустед, а последние два года – у Финдли и Буассело. Да, как раз четыре года назад я и приехал, – он расцвел: – из Манчестера.

Манчаста.

– Я почти семь лет провела в Лондоне, у сестры отца, в ее семье.

– Сколько лет вам было, когда вы отсюда уехали?

– Десять. – Голос ее звучал слабо; отзвук того перелома, который в том году окончательно разделил надвое ее жизнь, трещина в которой возникла слишком рано.

– Десять, – тихо повторило эхо с его стороны. Неожиданно мягко. – Должно быть, для вас это было очень тяжело.

Глаза его при этом были глубокими и темными, как море в облачный, но безветренный день.

Лишь внезапный толчок – паланкин поворачивал – оторвал их взгляды друг от друга, и Георгина молча подставила лицо переменчивой игре света и теней от высоких деревьев.

Сердце ее забилось – она узнала первые дома в их сочно-зеленых, цветущих садах. Оно заплясало от радости, когда паланкин свернул во двор и остановился в тенистом туннеле крытого въезда.

Подскочил малаец, открыл дверцу и глубоко поклонился; возможно, это был один из двух саисов, что раньше отвечали в Л’Эспуаре за лошадей и повозки и возили ее отца в город.

– Я должен вернуться в контору, – сказал Пол Бигелоу, помогая ей выйти из кабинки. – До вечера!

Георгина смогла лишь кивнуть; она была захвачена тем, что видит: персонал выстроился в шеренгу на ступенях веранды. Как во сне она шагнула вперед, и застывшая картинка разом рассыпалась в громких ликующих криках, поглотивших шум отъезжающего паланкина.

– Селамат датанг! Добро пожаловать, милости просим!

Со смехом и криками люди бросились к ней и обступили ее. Сперва трое боев, на удивление мало изменившиеся, будто время их не коснулось, приветствовали ее, вытянувшись по струнке, но зато с широкими улыбками, прежде чем кинуться к багажу.

– Да вы посмотрите на нее! Вы только посмотрите! – восторгалась Картика, обхватив лицо Георгины ладонями кофейного цвета. – Наша маленькая Нилам стала леди! Настоящей леди! Да какая красавица! Совсем как наша мэм когда-то!

– Вот, Нилам! – Из-за Картики протискивался Аниш, чей безупречно белый тюрбан возвышался над Георгиной больше чем на голову, борода с закрученными кончиками совсем поседела. Он настойчиво протягивал Георгине поднос с пестрыми тарталетками: – Специально для тебя приготовлено! Для начала!

Кожистое лицо Ах Тонга отражало его застенчивость, но также и гордость и радость; в тонких костлявых руках он держал ожерелье из нанизанных орхидей, лепестки их с крапчатыми язычками светились белизной.

– От имени нас всех, – торжественно и растроганно объявил он, – я хотел бы просить тебя милости в дом, Ай… мисс Георгина.

С легким поклоном он надел цветочное ожерелье ей на шею, и этот почти забытый, будоражащий своей интенсивностью аромат больше, чем что-либо другое, заставил Георгину бороться со слезами.

– Терима казих баниак-баниак, – прошептала она сквозь стеснение в горле, малайские фразы звучали для нее непривычно, она отвыкла от этого языка за эти годы. – Большое, большое спасибо.

Со всех сторон раздавались вопросы о дороге и самочувствии, об Англии и английской родне; постоянно повторялось, как все рады, что она благополучно вернулась, и как она выросла. Картика, из юной девушки созревшая в роскошную женщину, не могла налюбоваться на нежно-зеленое длинное платье Георгины и не уставала вновь и вновь гладить ее то по голове, то по плечу, то хватать за руку.

Поверх пробора Картики синие глаза Георгины встретились взглядом с темными глазами женщины, которая так и осталась стоять на лестнице. Первые морщины прорезали ее лицо цвета корицы, а лаково-черные волосы, как всегда стянутые в строгий узел, кое-где серебрились седыми нитями.

– Селамат сеяхтера, Семпака, – тихо сказала Георгина, при этом бессознательно прибегнув к почтительной форме приветствия.

Какое-то мгновение казалось, что Семпака хочет ответить, но тут ее лицо омрачилось. Она резко повернулась к Георгине спиной и поспешила в дом.

Приняв ванну, с еще мокрыми волосами, рассыпанными по плечам халата, Георгина стояла перед открытой дверцей шкафа. Ей не хотелось в тропическую жару возиться с крючками корсета, напяливать платье, пусть и из самой легкой ткани, поверх нескольких нижних юбок.

Она потянулась было к тонкому летнему платью, которое Картика недавно вынимала из чемодана и вешала в шкаф, восхищаясь тканью и ее отделкой, лентами, кружевами и рантиками. Но снова опустила руку и отвернулась.

Пылинки светились в полосках света, которые маслянисто сочились сквозь щели бамбуковых жалюзи, и сквозь стрекот цикад пробивались шепот волн и шорох листьев.

Ее старая детская комната.

Неизменившаяся и все-таки уже не та. Кровать под москитной сеткой, которая когда-то казалась ей такой огромной, а простыни казались прохладно поскрипывающим полярным ландшафтом задолго до того, как она впервые увидела снег и лед. Шкаф размером с комнату, иногда она пряталась в нем от Семпаки. Комод, некогда неисчерпаемый сундук с сокровищами для детских игр, за последние семь лет нещадно разграбленный, белье, чулки и перчатки Георгины не могли заполнить его зияющие пустоты.