Он ждал, пока я переварю его слова. Умный пройдоха, знал, что мир и покой – это не про меня.
– Безумные дни, – пробормотал Оуэнс себе в чашку. – Представьте только, что они понапишут, когда вы удалитесь от дел и закроете свою клинику.
– Вот порадуются, – поддержала его жена. – Да они пляски устроят на руинах вашей больницы.
Я размышляла. В гавкании Диксона, в рычании Матселла было столько самодовольства, столько уверенности в себе. Нет, не хочу я их радовать.
– Да пускай катятся! – сказала я. – Этим мерзавцам меня не сломить.
Дома, сидя у огня с Аннабелль на коленях, Чарли сказал, что Джонсы покажут всем, чего стоят.
– Вся аристократия селится в районе Пятой авеню. Что ж, ударим по ним с тыла. В самом центре города есть несколько участков, выставленных на продажу. Выкупим их. И построим дом. Не дом – замок.
– Замок? – вскричала Аннабелль. – Мы будем жить в замке?
– Да, моя принцесса, – нежно ответил Чарли. – Шато Джонс. Замок с башнями, пони с серебряным колокольцем и фонтаны шоколада в саду.
– А из кранов пусть льется шипучка! – объявила дочь.
– А ну, хватит! – прикрикнула я на малышку. Моя мама не переносила избалованных детей, и я вслед за ней. Чарли же вечно заваливал Белль подарками и морочил голову мечтами о всяких глупостях.
– Не переживай, бельчонок, – шепнул Чарли и произнес уже серьезно: – Завтра же утром свяжусь с земельным агентом. Через пару дней сделка будет оформлена.
– Сделка, сделка, сделка! – запела Аннабелль. Она начала учиться игре на фортепьяно и без конца напевала мелодии, которые разучивала, даже на нервы действовало.
Итак, впереди у нас Замок в Лощине.
Но у меня-то времени на песенки и мечты о замках не было. На Либерти-стрит, несмотря ни на что, клиентов было много как никогда. Спасибо бесплатной рекламе, что сделали нам беспорядки и газеты. Но вопли толпы еще звучали у меня в ушах, и работать мы стали с величайшими мерами предосторожности.
Шел уже март 1877-го. Однажды в клинике звякнул дверной звонок, я ожидала, что это очередная беременная дама. Но на крыльце обнаружился носатый полисмен.
– Мадам Де Босак? – спросил он. – Мадам Жаклин Энн Де Босак?
– Вы ошиблись. Я никакая не мадам, а миссис Джонс.
– Ха! – Он ухмыльнулся. – А у меня совсем другие сведения. Всем известно, что вы и Мадам – одно и то же лицо.
И тут я с ужасом увидела, что он не один. Сбоку от крыльца стоял еще один полицейский.
– Не знаю, какие у вас там сведения, но я миссис Джонс, а в доказательство вот вам мистер Джонс, мой муж.
– Что тут еще такое? – Из амбулатории вышел Чарли, взял меня за локоть, отодвинул назад и встал между мной и полицейским.
– Полисмен Хейс, – представился визитер. – У меня ордер на арест вашей жены.
– На каком основании?
– Преступный промысел в виде абортов.
Чарли потребовал показать бумагу.
– Я очень сожалею, – произнес он, едва глянув в листок. – Здесь говорится, что арестовать следует Мадам Де Босак.
– Мадам Де Босак – дама преклонных лет, – объяснила я. – Она действительно бывает здесь, но наездами. В настоящее время пребывает в Париже. Мы не знаем, когда ее ждать.
– Миссис Джонс – это всего лишь псевдоним, – сказал полисмен. – Во всех газетах пропечатан портрет мадам. И она очень похожа на вас.
Замечательный аргумент. Грош ему цена. Чарли стоял на своем:
– Миссис Джонс – моя жена, а обвинение нелепо.
– Она проследует со мной на Сентрал-стрит.
– В Томбс?! – вскричала я.
– Я не позволю, – мрачно произнес Чарли.
– Поспешите, мадам, – сказал фараон, и мы поняли, что спорить бесполезно.
– Я привезу Моррилла, – пообещал Чарли.
– Мне нужно переодеться, – сказала я как можно спокойнее.
Газеты потом отмечали изысканное сочетание бархата, шелка и кружев, мягкость шерсти. Элегантный гардероб, определил «Гералд». Отменное сочетание кашемира и меха, подпевал «Полиантос».
На Сентрал-стрит Чарли прибыл через несколько часов и без Моррилла, занятого на заседании Большого жюри. Та к что полицейский судья Генри Меррит допрашивал меня без адвоката. Мне он показался истинной свиньей в черном одеянии. Но когда он назвал имя истца, в груди у меня словно что-то взорвалось.
Корделия Парди. Моя маленькая Корделия.
– У нас имеется заявление под присягой некоей Корделии Шекфорд Парди, – пробубнил Меррит. – Она показала под присягой, что вы совершили над ней акт аборта.
Этот котеночек донес на меня после того, как я спасла ей жизнь?! Как такое возможно? Ее принудили. Уверена, принудили.
– Это ложь, – сказала я резко.
– Мисс Шекфорд… миссис Парди в ходе судебного процесса против мистера Джорджа Парди о злонамеренном пренебрежении обязанностями дала показания, что он вынудил ее сделать аборт на поздних сроках и что исполнителем были вы. Вы обвиняетесь в убийстве по неосторожности второй степени в соответствии с законом штата Нью-Йорк от 1846 года. Преступление наказывается тюремным заключением сроком не менее четырех и не более семи лет.
ОТ ЧЕТЫРЕХ ДО СЕМИ ЛЕТ.
Убийство по неосторожности.
Что?!
Если уж арестовывать меня, то за операцию! А это куда менее тяжкое преступление, до одного года тюрьмы, а не от четырех до семи! Убийство по неосторожности. Никогда! Все знают, что я и пальцем не трону женщину на позднем сроке. Пока у нее не начнутся роды. Кровь отхлынула у меня от лица. Я осознала, в какую переделку попала.
Чарли сжал мои пальцы потной ладонью:
– Твое слово против ее слова. Они ничего не докажут.
– Прежде всего, – сказала я судье, – эта Корделия Парди, кем бы она ни была, солгала вам. Я в глаза ее не видела.
– Суд установит сумму залога.
– У меня маленькая дочь, ваша честь, – сказала я; ужас сотрясал мое тело. – Прошу вас, отпустите меня. Я не совершила ничего противозаконного, тем более – убийства.
Судья стукнул молотком:
– Назначаю залог в десять тысяч долларов.
– Десять тысяч! – вскричал Чарли. – Но ведь это неслыханно!
– Убийство по неосторожности, – повторил судья. – Десять тысяч. И два поручителя. – Он опять стукнул молотком и добавил, что я буду содержаться в Томбс.
– Мою жену миссис Джонс облыжно обвинили! – закричал Чарли. – Такой залог – это издевательство над правосудием. Но я готов внести его немедленно, ваша честь.
– И два поручителя. – Судья еще раз стукнул молотком, и тут же ко мне слетелась стая стражниц.