– Некоторые воруют, иные пьют. А кое-кто превращается в… в… магдалин, которые зарабатывают на… на… похоти. Скажу вам откровенно, мисс Малдун. Половина сирот, которых мы с такими усилиями пытаемся спасти, обязаны своим рождением греху и разорению. Вы такой судьбы хотите? Плодить сирот?
– Я сделаю все, чтобы не пополнить поголовье сирот, – сказала я, не понимая, что следует из моего обещания, и вместе с тем искренне веря в свои слова.
– Вы должны остерегаться… хм… химических влияний обаятельных приютских вроде этого Чарли. Что у вас есть, чтобы не поддаваться искушению со стороны испорченных мальчишек?
– Я могу записать псалом Давида.
– Да что вы! – Голос ее потеплел. – Наизусть знаете? Боже мой! Боже мой! для чего Ты оставил меня?
[21] – Миссис Дикс сделала паузу, ожидая, что я подхвачу.
– Но я же червь, а не человек, – забубнила я, – поношение у людей и презрение в народе. Все, видящие меня, ругаются надо мною
[22].
Лицо ее скривилось от жалости.
– О, милая. Бедняжка. Ты не червь.
Я вдруг ощутила облегчение.
– Бог не оставил тебя! – воскликнула миссис Дикс, обнимая меня. – И я тебя не оставлю. Но ты не должна поддаваться влиянию недостойных навроде Чарлза, чей отец – грех, а мать – улица. Ничего хорошего из этого не выйдет.
Я послала ей улыбку и принялась возить пальцами по обивке сиденья.
– Через два дня мы прибудем в Нью-Йорк… и мы нашли для тебя крышу над головой, чудесное место! Адвокат с женой ищут горничную.
– Я хочу найти маму.
Миссис Дикс печально вздохнула:
– У нас нет о ней никаких известий. Благотворительную больницу она покинула. Как многие бедняки, ваша мать упряма и не в состоянии понять, что для нее лучше. Последнее, что мы о ней слышали, она уехала с каким-то знакомым.
Поцеловав меня в макушку и погладив по носу, моя покровительница удалилась к своему мужу, который только что отпустил Чарли после длинной проповеди. Супруги всю ночь проговорили о нашей распущенности, неряшестве, невежестве и прочих наших грехах. Я тихо сидела в своем уголке и смотрела в окно – пустая как тыква.
Утром последнего дня нашей поездки, когда до жуткой Гоморры – то есть нашего родного города – было уже рукой подать, а Диксы похрапывали, Бульдог Чарли проскользнул на место рядом со мной. У меня вдруг засосало под ложечкой. Он был дикий и непокорный, и ему стукнуло семнадцать. А мне было всего тринадцать. Он сидел, качая ногой. А я заправила свои волосы-как-солома за уши и сунула красные руки под себя. Если он попытается сделать что-то дурное или начнет меня искушать, я закричу. Таковы были наставления миссис Дикс.
– Там ведь было здорово, на крыше?
– Да, – согласилась я.
– Давай еще разок! Последний шанс.
– Без меня.
– Ты ведь не получила цацек за это?
– Не буду отрицать. Не получила.
Он засмеялся, а мне краска бросилась в лицо. Не пора ли закричать? А то он про какие-то цацки, а я и повторяю. По-моему, он вовсе не злой. Мы молчали. За окном не было ничего интересного.
– Почему у тебя нет матери? – спросила я.
Он пожал плечами:
– По легенде, меня нашли на Баттери
[23] полицейские, я бродил вокруг мусорных баков и понятия не имел, как туда попал. По зубам определили, что мне года три.
Я представила себе Чарли в возрасте чуть старше Джо.
– Говорят, я знал только свое имя и песенку про Макгинти.
– До сих пор помнишь? Спой.
С оттяжечкой он начал. Стук колес почти заглушал его голос.
– Пэдди Макгинти, ирландец хоть куда, заработал денег и купил себе козла.
Он пел куплет за куплетом, не пропуская и самых распохабных, про козла и Мэри Джейн на узкой тропке, про то, как козел съел чьи-то украшения, закусил банкнотами и поцеловал Мэри, про то, как козла хотели взять в няньки. Я помирала со смеху, зажимала себе рот, чтобы не разбудить миссис Дикс. Я видела, что Чарли нравится меня смешить, а удавалось ему это почище записного артиста.
– Люди кидали мне монетки, когда я исполнял эту песню.
– Не повезло тебе. А у меня нет ни одной монеты.
Чарли еще рассказал, что полицейские отвели его к монашкам и за восемь лет сестры испортили его. Они научили его молитвам – Отче наш, Аве Мария, грамоте, он прочел мистера Аквинского и одолел катехизис. Все вокруг кричали: какой ты умный, из тебя точно выйдет священник.
– Но ведь ты же не священник, – засмеялась я. – Ни капельки не похож.
– Причина в том, что на тринадцатом году жизни сестры меня вышвырнули. Они не разрешали мне курить. Ну ладно. Я не из тех, кто любит, чтобы их загоняли в угол.
– И как же ты справился?
– Кукурузный огрызок – прекрасный обед. А монеты из карманов вытаскивать можно кучей способов.
– Так ты вор? – спросила я, подавив вскрик.
– А ты-то кто, мисс Полусиротка? Святая?
Он сердитым движением закрутил свою веревку, сложил втрое и обернул несколько раз вокруг нее же самой.
– Виселица, видишь? Тринадцать петель к несчастью. Когда двигаешь этот узел, образуются новые петли. А если сделать вот так, получается вот что.
В руках у него оказалась удавка.
– Упс. И шея сломана.
Чарли обернул веревку вокруг моей руки и потянул:
– Видишь?
– И умрешь быстро?
– Не, умрешь медленно. Я видел на мосту Вздохов
[24]. Сперва подрыгаешься в воздухе.
Мы долго сидели в молчании. За окном всходило солнце, небо розовело. Замелькали домишки, затем здания побольше. Мы приближались к городу.
– Куда ты направишься в Готэме
[25], мисс Полусиротка Малдун?
– На Черри-стрит. Хочу найти маму, – ответила я.
– Я с тобой, да?
– Уверен?
– Совершенно. – Чарли накинул мне на шею петлю и повязал, будто галстук. Петля чуть-чуть сжала шею, мягко, почти нежно. Я не пошевелилась и не остановила его.