Мне понравилось это выражение – «рыцарь неба». Оно очень шло к самому Габриэлю.
– Охохо, Габриэль, – вздохнул Бернар. – Ты что, не видишь? Мир раскалывается на две части – коммунизм и фашизм. Будет война, и такая, что прошлая, боюсь, покажется легкой прогулкой…
Джонни, который прислушивался к беседе, пытаясь понять хоть что-то, помрачнел.
– Он что, коммунист? – спросил Джонни с тревогой, глазами указывая на Бернара. – Лора, я не могу снимать коммуниста. Скажи ему…
– Да успокойся ты, – оборвала я его, чувствуя нарастающее раздражение. – Никакой он не коммунист.
И я заговорила с летчиками о фильме, который Джонни собирался делать.
– Вы там тоже играете? – спросил Баксли. – Если да, то я тоже поучаствую.
– А вы, Габриэль? – Я повернулась к своему соседу.
– Не знаю. Я никогда не снимался в кино.
Шарль Бернар желчно засмеялся.
– Зато его жена мечтает стать актрисой, – объявил он. – Если найдете роль для Франсуазы, то Габриэль вынужден будет сняться за компанию.
Я почувствовала, как у меня застыло лицо. Жена. Ничего удивительного, в общем-то. Можно было сообразить, что молодой красивый авиатор, автор многочисленных рекордов, пользуется успехом у женщин и хоть одна из них сумеет довести его до алтаря. Но он не носил обручального кольца, и когда Бернар упомянул о его жене, лицо Габриэля стало вконец замкнутым, отчужденным. Не очень-то он был с ней счастлив, похоже.
– Так вы, значит, женаты? – спросила я у него. – Как зовут вашу жену?
– Франсуаза.
– Сколько ей лет?
– Двадцать пять.
– Она снималась раньше?
– Нет. Вообще-то она манекенщица. И немного певица.
– У вас есть ее фотография? – Я пояснила: – Мне нужно понять, какую роль мы можем ей дать.
Габриэль поколебался, достал из кармана бумажник и извлек из него фотографию.
– В чем дело? – спросил Джонни.
– Он хочет, чтобы его жене дали роль, – объяснила я.
– В сценарии одни мужчины, кроме тебя. Скажи ему…
– Там еще есть девушка, ты забыл?
– Какая еще… – Но я успела пнуть Джонни ногой под столом, и он понял. – А! Да, верно, есть еще одна.
– Ну вот и прекрасно, – объявила я, разглядывая фотоснимок. С него на меня смотрела хорошенькая брюнетка с хищной наштукатуренной мордочкой. Бывают лица, на которых крупными буквами написано: «Шлюха», и именно такое лицо было у жены Габриэля. Да, парень, ты попал. Нашел на ком жениться.
– Думаю, она может играть в кино, – сказала я, возвращая снимок незадачливому мужу. – Но точно можно сказать только после пробы. Мадам Леруа сейчас здесь?
– Нет, она в Париже.
– Ну так телеграфируйте ей, чтобы она плыла до Нью-Йорка, а дальше поездом к нам. Мы попробуем ее на роль.
– Быстро у вас тут делаются дела, – сказал Бернар с невольным уважением. Я улыбнулась ему и предложила тост за будущий фильм.
44
– Нет, нет и еще раз нет, – решительно сказал Джонни, когда проба Франсуазы Леруа закончилась. – Она не говорит по-английски, то есть думает, что говорит, но звучит это чудовищно. И голос! Такой писклявый голос абсолютно не подходит для кино.
– Знаю, – отозвалась я. – Скажи сценаристам, чтобы написали для нее две сцены, которые можно выбросить при монтаже. Если она получит роль, то Габриэль будет сниматься, а вместе с ним снимутся и остальные, потому что он их лидер.
Джонни замялся.
– Я говорил с папой, – признался он наконец. – Он считает, что для съемки мы можем найти обычных авиаторов, и гораздо дешевле.
– И потерять европейский рынок, – в тон ему отозвалась я.
– Ты о чем?
– Для Франции и Европы фильм, в котором снялся Габриэль Леруа, король воздуха, – это одно, а фильм с какими-то безвестными летчиками – совсем другое.
– Но в фильме будут играть звезды…
– Для Европы они обычные артисты.
Как сказал однажды великий Макс Дорсет, слова – ничто, тон, которым они говорятся, – все. Любая чушь, сказанная с апломбом, воспринимается как истина в последней инстанции. Я видела, что мои слова заставили Джонни задуматься.
– Мне не нравится его жена, – признался он. – Где он ее откопал?
– Женила его на себе проверенным способом – фальшивой беременностью.
– Это Габриэль тебе сказал?
– Нет, конечно. Шарль Бернар разболтал. Она пела в кабаре, потом работала у Пуаре и других модельеров. Снимем два эпизода и выкинем их в корзину, но зато у нас будет Габриэль Леруа.
– Тебе надо быть продюсером, – вздохнул Джонни. – Ладно, будь по-твоему. Только вот что: эта мадам вбила себе в голову, что ее ждет чуть ли не главная роль. Объясни ей, что у нее небольшая роль, но крайне важная… в общем, что говорят в таких случаях. – Он поднялся с места.
– А ты куда? – спросила я.
– Поиграю в теннис, успокою нервы. Фильм даже не начали снимать, а я уже вконец вымотан.
– С кем играешь?
– С Гиффордом.
– Он сейчас в Нью-Йорке, – сказала я машинально и тотчас пожалела об этом. Джонни замер.
– Ладно. – Он рассмеялся фальшивым смехом. – Я играю с Рэйчел.
– Девушкой, которая воображает себя костюмершей? Скажи ей, что с деньгами ее папы ей вообще можно не работать.
– Лора, она хорошая девушка. И уж конечно, ничего такого я ей не скажу.
– Твой отец думает, что она подходит тебе больше, чем я. Поэтому он и взял ее костюмершей на «Авиаторов».
– У меня с ней ничего нет, – сказал Джонни с раздражением. – Я просто играю с ней в теннис. Ты же не играешь…
Ну да, ты просто с ней играешь, но почему-то врешь, что играешь с другим. Во мне взыграл актерский дух. Момент как нельзя лучше подходил для того, чтобы закатить скандал – разумеется, не истерический скандал с битьем посуды и разрыванием подушек, но скандал bon ton
[34], так сказать, умеренный, который покажет Джонни, что он мне небезразличен, что я…
Небезразличен? Как бы не так! С точностью до наоборот.
Дело не в Рэйчел, а в том, что я сама виновата. Я никогда не любила Джонни, ни единой секунды, но убедила себя, что он для меня наилучший вариант. Однако придуманная любовь всегда отступает перед настоящей, и теперь я люблю летчика, который несвободен, который приехал из другой страны и который вдобавок может погибнуть в любой момент во время одного из своих проклятых воздушных трюков.