Искусство оскорблять - читать онлайн книгу. Автор: Александр Невзоров cтр.№ 70

Согласно такой логике, любая заминка выступающего на арене атлета должна добавлять очков злобствующему калеке на двадцать пятом ряду трибун, который и в соревнованиях-то не участвует.

Ситуация, конечно, забавная. Но, строго говоря, все это характеризует не саму метафизику, а лишь метафизиков.

А их можно понять. Для спасения своей идеи они идут на все. Их наивная хитрость с перелицовкой оплошностей науки в доказательства бытия божьего, по-своему, даже очаровательна.

Правда, опять нет никакой уверенности, что на эти ухищрения их уполномочил непосредственно сам «демиург». Лицензию, подписанную божеством, дающую право говорить от его имени, нам никто еще из них не показал.

Мы помним, что в первой трети XIX века какой-то поэт провозгласил, что «тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман», и этот принцип стал стержнем паранаучных дисциплин. «Возвышающий обман» принарядился в психологические и философические облачения, окутался эзотерическими флёрами, и возглавил глухую, упорную войну против физиологии.

Эта вечная битва красивого «обмана» с физиологией объясняется понятным стремлением человека отстоять свое достоинство, сохранить в неприкосновенности миф о уникальности homo в мироздании.

Сегодня, спустя годы, точки в вопросе происхождения жизни, в общем, расставлены. Тщательно, аккуратно и доказательно.

Но! Именно из той эпохи, когда все и началось в данную тему до сих пор протянуты щупальца метафизики. Они живы. Они весьма чувствительно иннервируют тему и сохраняют ее живой по настоящую минуту.

Мы закончили прошлую лекцию на том, что именно из той эпохи в тему происхождения жизни до сих пор протянуты щупальца метафизики.

Они весьма чувствительно иннервируют вопрос и сохраняют его актуальным по настоящую минуту.

Будем справедливы — только они и сохраняют.

Никакого иного движения в этой области не наблюдается уже несколько десятилетий. Лишь когда щупальца приходят в движение и принимаются душить очередной догмат естествознания, то тогда и наука вспоминает дни былой славы и хоть что-то попискивает в ответ.

Ее писк, надо сказать, не впечатляет.

Никакого серьезного сопротивления она оказать не может, как будто бы Павлов, Бернал, Фейнман, Уотсон, Крик и прочие гиганты унесли с собой в могилы весь огонь познания, отвагу и убежденность.

Наука, у которой не получилось с разгона взять высоту вопроса происхождения жизни, сперва смущенно сдулась, а позже научилась отделываться от «основного вопроса» толерантными фразами.

Почему это произошло?

Дело в том, что, к концу ХХ века естествознание перекосилось и потрескалось под ударами тарана культуры. Тот бил без всякой передышки, как по основам науки, так и по всем ее изящным надстройкам.

Культура бросала в бой легионы поэтов, теноров, дизайнеров и режиссеров. В результате она отвоевала почти все позиции, потерянные в XIX веке.

Поправ обломки научного мировоззрения, тенора вновь закрепили культ гениев, необъяснимость искусства, мира, любви, а через это и метафизику в чистом виде.

Прекрасный пример — Ричард Докинз. Ученый, всего лишь сохраняющий верность науке и её миропониманию, объявляется атеистом и демонстрируется, как некий экзот.

Наука оказалась деморализована и повержена.

Ей оставили при человечестве лишь роль придворного фокусника, изобретателя всяких приятных «штучек», вроде влагоемких прокладок, бомб и телефончиков.

На смену Павлову и Крику, на арену вечной борьбы вползло поколение вялых и впечатлительных доцентов.

Из их уст вновь зазвучал лепет о «творце», «душе», «демиурге» и некой «высшей силе», которая, по всей вероятности и стала «первопричиной мира». Довершая карикатурность картины, из всех щелей, вновь полезли осмелевшие попы.

Впрочем, дело было не только в атаке культуры. И разумеется, не в попах.

Важнейшей причиной нового торжества метафизики над знанием стало отсутствие научной дисциплины, которая бы специализированно и целеустремленно занималась именно вопросом происхождения жизни.

Да, существует биохимия, биофизика, астрофизика, теоретическая физика, кристаллография, палеозоология, палеоботаника, эволюционная генетика, сравнительная анатомия, молекулярная, теоретическая и математическая биологии, физиология, геология, космология et cetera.

^{Да, каждая из этих дисциплин соприкасается с нашим основным вопросом и предлагает на него некий камерный ответ, находящийся строго в рамках своей компетенции. Но эти ответы никак не коммутированы в единое научное явление.}

^{Почему?}

_{Потому что служение каждой из этих дисциплин требует пожизненной и фанатичной сосредоточенности только на своем предмете и не допускает никаких отвлечений. Невозможно представить себе персонаж, который мог бы вместить в себя одновременно и во всей полноте хотя бы физиологию, структурную геологию и квантовую механику. (А это всего три компоненты из, как минимум, двух десятков).}

В известном смысле, биохимия и биофизика могут ненадолго «соприкоснуться» в силу взаимозависимости, равно как и геология с палеозоологией, но для единой и крепкой картины нужен синтез всех без исключения дисциплин.

Более того, этот синтез должен быть хорошо защищен и постоянно обновляем. Для каждой мелочи, открытой генетиками или палеоботаниками в нем немедленно должно находиться критическое осмысление и нужное место.

Такой научной отрасли, увы, не существует. Нет, разумеется, и персонажа, который мог бы владеть всей полнотой упомянутых знаний. Повторим, каждое из них требует целой жизни, фанатичной зацикленности на одном, максимум двух строго специальных вопросах.

Итак, дисциплины не существует, некой титанической фигуры, которая бы аккумулировала все знания, имеющие прямое или косвенное отношение к происхождению жизни, тоже нет.

Но не все так скверно, как это кажется на первый взгляд.

По-прежнему существует метод, который позволяет выбрать из всех наук их суть, а выбрав, сложить эти сути в более или менее достоверную широкую парадигму.

Это — картезианство.

А что такое картезианство?

Это — прежде всего, умение «снимать сливки».

Поясним.

Как мы помним, в XVII столетии во Франции оказалась востребована реалистическая доктрина, проясняющая феномен (как тогда казалось) человеческого разума.

Это стремление к ясности было закономерно.

Факт способности человека к мышлению уже требовал разгадки. Религиозная версия почти утратила свою силу, оставаясь убедительной только для фанатиков веры, которых с каждым годом становилось все меньше. А скопившиеся за множество веков знания распирали общество изнутри. Возникла уверенность, что механика рассудка может быть объяснена с такой же легкостью, как законы оптики или астрономии.