Буря (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: протоиерей Владимир Чугунов cтр.№ 30

– Значит, всё уладилось?

– Абсолютно! Но… уже без моего участия… Физически не разделяю. И фактически – с Суворовым! Кукареку-у! Знаешь, да? Утром из палатки выскакивал и кричал: «Кукареку-у!» Мужик! Граф, конечно. Но – мужи-ик!

– Так что уладилось-то?

– Да всё! Она ему: «Ой, ой, ой» – и за левую грудь. Он её вежливенько так усадил. Она… в общем, смотреть противно… А он спокойно так: «Лучше, – говорит, – не препятствовать. Запретный плод, знаете ли, всегда сладок, Ольга Васильевна. Мой (ты, значит) дал обещание. Своих вы приструнили. А что она (про Машу) одна? Мы, родители, должны быть умнее. В общем, так: ничего не было. И мы все и про всё забыли». Но я в оппозиции. Во! – указал он на бутылку. – Видишь?

– И надолго?

– В оппозиции-то? До дня рождения. А там примирение окончательное и обжалованию не подлежит! Ты к нам?

– Домой. У меня дело не сделано.

– Хочешь совет? – он поманил меня пальцем, я подошёл. – Девка – во! Женись. Лучше всё равно не найдешь.

Меня бросило в жар.

– Да она… пойдет ли?

– За тебя? Парень ты… щупловатый, конечно, но – герой! Геро-ой! Целую шоблу один раскидал!

– И ничего не раскидал.

– Но не забоялся! Это надо же – на но-ож полез! Да тебе цены нет! Поздравляю!

И он уважительно пожал мне руку, чем окончательно добил меня. Я-то считал себя трусом, а в его, хоть и пьяных, глазах получался героем.

– Так что можешь не сомневаться. И предложение лучше делать сразу. Пусть жениться потом, главное – заручиться словом. А слово – не воробей. Тем более её слово. Как говорил товарищ Шолохов – факт!

– Это Давыдов говорил.

– Всё равно – факт! Ну, иди, делай своё дело и приходи. Приходи, как всегда. Я, между прочим, даже Лёшке предлагал поменяться. Зачем, говорю, тебе два мужика в доме, и мне две девки ни к чему, давай, говорю, махнём. Это когда Митька родился. Шутка, конечно! А так, ты меня знаешь! – и пропел: – «Я к тебе со всею душой».

А дело моё было такое. С утра отец неожиданно запряг меня грузить в «буханку», в УАЗик, свои картины. Я съехидничал:

– На свалку?

– На выставку! На свалку…

– Неужели? И где? Уж не в салоне ли?

– Почти. За углом, в «Доме учителя».

Торжественное открытие выставки намечалось на пятницу, и длиться она должна была месяц. Конечно, «Дом учителя» – не «Художественный салон», где выставлялись профессионалы, но всё же… Я был рад за отца, и он это видел.

Дело же моё заключалось в приобретении в «Букинисте» старинного Евангелия. И хотя перевоз картин на выставку оттягивал мои планы, я не печалился. До четверга достаточно времени. Успею.

И я действительно успел.

Евангелие, правда, ещё не купил, но нашёл. Новый завет небольшого формата, в кожаном переплёте и даже с параллельным переводом. Тут были и «Апостол», и «Апокалипсис». У меня даже руки затряслись. Книгу предложил ханыжка, когда я на другой день, во вторник, расспрашивал о ней продавца. «Что вы, молодой человек? Этими вещами нам торговать запрещено по закону. Почитайте Конституцию. Торговля такими книгами приравнивается к религиозной пропаганде». – «Извините, – сказал я, – не знал». Тут ко мне и подошёл ханыжка. Мы вышли на улицу, зашли за киоск, он достал книгу. Я полистал, спросил, сколько стоит. «Чирик». «Двадцать пять рублей?» – изумился я. Даже самые толстые словари стоили в пять, а то и в восемь раз дешевле в «буке». «Не хочешь – не надо». Я задумался. «Ладно, – сказал. – До завтра подождёшь?» – «В натури не обещаю. Но ежели не будет фарту, завтра в девять на ентим самом месте. И без падлы». Я сказал: «Приду». И полетел домой. Дорогой я думал о том, где достать деньги. Сумма была огромная, в два раза больше бабушкиной пенсии, стало быть, у бабушки просто-напросто не могло быть таких лишних денег. Про отца я даже не думал. Даже если мне и требовалось на что-то необходимое, он всегда говорил: «Скажи, чего надо, я сам куплю». Оставалось одно – сдать в комиссионку подаренный к шестнадцатилетию родителями фотоаппарат «ФЭД-ЗЛ». Это был почти новый, дорогой фотоаппарат, а для меня, после прежней «Смены», просто и настоящее чудо. Этим летом я не занимался фотографией единственно из-за запрета отца. После болезни не рекомендовалось дышать реактивами. Но в прошлые годы сколько великолепных фотографий было сделано мной! Отец считал, что это мой собственный шаг в мир красоты. И это – совершенная правда, я сам это чувствовал, особенно когда на белом листе фотобумаги, погружённом в ванночку с проявителем, появлялось изображение – чудесный миг запечатлённой жизни флоры или фауны. Особенно я любил фотографировать залитые полуденным солнцем, полные глубоких теней и тайн лесные тропинки под стройными соснами, одиноко стоявшие на солнечной поляне или перед началом грозы корявые дубы, какие-нибудь болотные коряги и совсем близко – непугливых ящериц на солнцепёке… Отец говорил в моём присутствии маме, что фотография развивает начальный художественный вкус и даже – формирует личность… Я о таких высоких материях ещё не задумывался, но фотографию любил и снимки посылал в газеты – на конкурсы и просто так. И некоторые появлялись в местной печати. Первозданной красоты в них, конечно, не было, зато была моя подпись. А это подымало от земли… И вот со всем этим я должен был расстаться. Что мне могли дать в комиссионке? Дай Бог, половину, рублей шестьдесят, а то и меньше. Но другого выхода не было.

Из клуба я побежал домой. Уложил фотоаппарат в коробку, где хранился его заводской паспорт (кстати, узнал совсем недавно, что «ФЭД» – это Феликс Эдмундович Дзержинский), взял свой (без паспорта вещи на комиссию не принимали) и улетел в город. Удача поначалу не сопутствовала мне. В комиссионке сказали, что деньги выдают лишь после продажи. «Если надо сразу, идите в ломбард. Но там вы даже пятой части не получите». Я отошёл к окну магазина и стоял в невесёлом раздумье. В это время мне и улыбнулось счастье. Толкавшийся рядом со мной во время комиссионной оценки толстячок лет сорока, подойдя сзади, тихонько предложил: «Сорок». И я, не задумываясь, отдал.

Деньги я спрятал в потайной, внутренний, пришитый накануне к поясу кармашек. Так что не страшны были теперь ни воры, ни грабители. Но сердце моё всё равно колотилось от страха. Ещё бы! Такой огромной суммы я отродясь в руках не держал. И всю обратную дорогу казалось, что на меня смотрят так, будто я от них чего-то скрываю или откуда-нибудь сбежал.

Дома я убрал деньги в самый дальний угол выдвижного ящика письменного стола, предварительно положив в конверт, прикрыл сверху тетрадками. Спать, из предосторожности, лёг с закрытым окном. За ночь меня два раза грабили – не по-настоящему, а во сне, но всё равно я чуть не умер от страха. Встал как чумной. Казалось, совсем не спал. Проверив – а вдруг не приснилось? – всё ли на месте, побежал искупнуться. После купания взбодрился, а представив, что ожидает меня сегодня, пришёл в восторг.

– Баб-ууленька, бабусичка, бабу-уля, иде-э ты-ы? – взывал я, вернувшись с купания, хотя можно было и не спрашивать – запах оладушек растекался по всему дому.