Их расследование носило частный характер, никаких законных оснований у них не было, но все двери перед ними распахивались. Ведь одним из детективов была графиня София Монтефиори из знаменитой семьи Бальдуччи. Город наблюдал, как она росла, и восхищался ею как блистательным представителем тосканской аристократии. Все флорентийцы следили за ее путешествиями, замужеством, рождением Милы и Лоренцо по журналам, рассказывающим о жизни знаменитостей. Между прочим, ребенком София играла в парках этих отелей, пока ее отец вел деловые переговоры в закрытых гостиных, устраивал приемы или обедал со своим кланом.
И все же они не добились и тени результата.
В час дня, когда они уже начали убеждать себя, что разумнее все бросить, им улыбнулась удача. Выходя из туалета в лобби последнего палаццо – немного холодной воды на затылок и таблетки, чтобы снять подступающий приступ, – Лоик обнаружил Софию, беседующую с официантом, одетым на старинный манер: кремовый пиджак, черный накрахмаленный галстук-бабочка. Мужчине было около шестидесяти, но он казался таким же вечным, как статуи на площади Синьории.
– Позволь тебе представить Марчелло, – улыбнулась София. – Он проработал больше двадцати лет у нас во Фьезоле.
Лоик для приличия поприветствовал его. Их изыскания сворачивали в сторону семейных альбомов, а его боли брали верх над всеми иными соображениями.
– Марчелло кое-что видел, – добавила она.
Не говорить, не двигаться. Пусть дурнота сама рассосется, пока лекарства сделают свое дело. Он не понимал, каких сенсационных известий здесь можно ждать: консьерж отеля только что заверил, что не видел ни одного африканского гражданина вот уже много недель.
– Это произошло не здесь, – уточнила София, как если бы читала его мысли. – Рассказывай, Марчелло.
– Было девять часов утра, – начал итальянец на прекрасном французском. – Я выезжал из Комеаны, деревни, где я живу, в пятнадцати километрах от Флоренции.
– И что? – проворчал сквозь зубы Лоик, чувствуя, что приступ усиливается, вместо того чтобы утихнуть.
– В окрестностях Синьи я заметил несколько машин в подлеске.
– Их было видно с дороги?
Марчелло позволил себе улыбку, сопровождающуюся поклоном: в его генетической программе одно было невозможно без другого.
– Напротив, они были спрятаны. Речь идет о короткой дороге, по которой езжу, когда опаздываю.
Кивок: «Продолжай».
– Рядом с машинами стояли три здоровяка, вроде телохранителей. А подальше разговаривали мужчины в костюмах. Довольно странную они представляли картину, эти хорошо одетые люди, беседующие под деревьями. И вдруг я заметил знакомый автомобиль: «мазерати» синьора Монтефиори. Ошибиться я не мог: я же ухаживал за ним столько лет. Тогда я высунулся и сквозь листву разглядел il Condottiere!
Лоик держал руки в карманах, чтобы скрыть их дрожь. В горле так пересохло, что ему казалось, будто он проглотил огонь. Сердце билось о ребра – тап-тап-тап… держись, твою мать! Держись!
– Все нормально?
София положила ладонь ему на руку. Ему захотелось влепить ей пощечину.
– А с чего ты взяла, будто что-то не так?
Он повернулся к Марчелло и приказал, как полицейский, обращающийся к обычному бандиту:
– Продолжай. Среди них были чернокожие?
Метрдотель казался удивленным.
– Нет. Почему чернокожие?
– А тех, других людей ты уже встречал?
– Да, одного я знаю.
Лоик выгнулся: его позвоночник словно попал в мясорубку. Лицо дергало тиком – он больше им не владел, черты искажались. Он задал вопрос наугад, не ожидая ясного ответа:
– Кто это был?
Марчелло улыбнулся: несмотря на неприятную манеру поведения француза и присутствие графини, которое его смущало, говорил он по-прежнему неторопливо и почтительно.
– Флоренция – маленький город. Я здесь родился, здесь и умру. В конце концов оказывается, что ты знаешь всех…
– Кто это был, мать твою!
– Успокойся, Лоик.
Лоик вытер пот со лба и отступил на шаг, словно говоря своей спутнице: «Твой черед».
– Кто это был, Марчелло?
– Джанкарло Баладжино.
– Тот тип со свалок?
– Он самый.
София повернулась к Лоику: он нуждался в переводе.
– Баладжино очень известен во Флоренции и пользуется дурной славой. Он появился в восьмидесятых годах и сделал себе состояние на обработке отходов. После многих лет тюрьмы он нанял бывших заключенных, чтобы те собирали мусор и трудились на его заводах по переработке. Внешне – прекрасный пример социальной реадаптации, но никто в точности не знал ни чем занимались эти типы, ни в каких отношениях с мэрией состоял сам Баладжино. Поговаривали о взятках, расхищении бюджетных средств, рэкете… Для Италии – рутина.
Все это никак не увязывалось ни с Конго, ни с торговлей оружием.
– Он был другом Джованни?
– Нет.
– Врагом?
– У отца не было ни друзей, ни врагов. Только партнеры.
Эти готовые формулировки казались особенно пустыми теперь, когда жестянщик пребывал в могиле.
– Ты с ним уже встречалась во Фьезоле?
– Никогда. От этого субъекта несет серой, и пусть отец не был ангелом, он никогда бы не показался на люди рядом с такой мразью.
– За что он загремел в тюрьму?
Марчелло вмешался – он, очевидно, был счастлив, что внезапно оказался приближен к команде самых шикарных следователей во Флоренции.
– Если мне будет позволено, – выдохнул он, – в свинцовые времена
[64] Баладжино принадлежал к NAR, Вооруженным революционным ячейкам, одному из крайне правых военизированных итальянских движений. Его прозвали il Nazista
[65]. Был арестован за вооруженный грабеж. Позже его обвиняли и в других преступлениях: убийстве одного журналиста и теракте на вокзале в Болонье, но в результате оправдали. В Италии невозможно отделить правду от легенды.
Лоик чувствовал, что запутался, но, по крайней мере, ломота и дрожь утихли. Может, в конечном счете лучшее, что он может сейчас сделать, – это вздремнуть в одном из кресел в холле отеля…
– Кроме моего отца и Баладжино, в то утро кто там еще был? – продолжила София.