– Фу-у, ну и где же наш доктор? Сколько можно его ждать? – И она опять опустилась на кровать, достала косметичку и начала прихорашиваться. – Поскольку он мужского рода и привлекательный на вид, надо встретить его чин чином. Нет, голубушки мои, так дело не пойдет. Наблюдаю раздрай и полную неорганизованность в жизни нашей маленькой ячейки. Что будем делать? Разумеется что – устранять, любимыми средствами устранять эту принципиальную социальную несправедливость. Потому слушайте меня. Со мной не пропадете. Палату нашу ведет, значит, Сергей Ромуальдович. Я знаю этого человека… А как он вам?
– Хороший доктор, внимательный… – неубедительно промолвила Анжела, которая только что вернулась со двора и внесла в палату резкий запах табака.
Нюхнув его, Шабункова сморщилась, а потом, прикрыв рукой рот, бесцеремонно взяла Анжелу за ворот и выставила из палаты.
– Вон! – сказала. – Проветришься, тогда заходи! Здесь больница, а не уборная.
Вот тут женщины единодушно оказались на стороне Шабунковой, но вслух никто ничего не сказал. Все, видимо, с нетерпением ждали, что же будет дальше. Анжела не собиралась сдаваться: она сразу же, как только пришла в себя за дверью, опомнилась, прорвалась в палату и агрессивно пошла в наступление на новенькую:
– Не распускай руки, сказала! Мне одно слово замолвить Рафику, и он сотрет тебя в порошок! Знай, с кем!..
Шабункова на удивление спокойно посмотрела на Анжелу и так же спокойно поинтересовалась:
– А что… а что случилось, красавица?
– Ничего!
– Тогда проходи, садись. Ты тоже мне будешь нужна.
Анжела шмыгнула носом и молча села на табуретку, приставленную к ее кровати. Шабункова посмотрела на нее, переспросила:
– Значит, говоришь, доктор хороший и внимательный?
– Ну, я так и сказала, – Анжела кашлянула в кулачок.
– А мы сделаем так, что он будет еще более хорошим и внимательным, – Шабункова окинула взглядом присутствующих. – Да, мои подруженьки?
– С какого это времени? – хмыкнула Валентина.
– Внимание! Вопросы задаю я! Нас сколько человек в палате? Правильно: пятеро. Если по сорок тысяч сбросимся, получается двести тысяч. Ого! Неплохой презент, скажу я вам. Порадуем Сергея Ромуальдовича, а, женщинки? Вижу, вы не против. Конечно, что теперь те сорок тысяч для одного человека, а вот когда двести для одного – это, засвидетельствую, уже нечто. С кого начнем? Пускаю шапку по кругу. Что это я – с кого начнем? Конечно, с меня. Сказал «а», говори и «б». – Она взяла из сумочки деньги, отсчитала необходимую сумму и, держа две бумажки по двадцать тысяч рублей на вытянутой ладони, поднесла руку к Петровне.
Петровна, к удивлению остальных, потянулась за кошельком. То же самое сделала и Валентина. Хотя и не сразу, немного поколебавшись, Анжела отказалась:
– Мне на сигареты надо.
Шабункова посмотрела оценивающим взглядом на ее старые и черные от грязи, когда-то желтые сланцы, согласно кивнула:
– Все понятно. Ну, а ты, бабушка?
Стефановна сделала вид, что она вообще не понимает, чего от нее хотят.
– А? Что? – разинула она широко рот.
– Гони денюжку, бабушка! – в самое ухо громко прокричала Шабункова. – Для тебя же стараюсь. Подсластить жизнь надо. Нашу палату доктор будет спать и видеть во сне. Она у него будет на первом плане. Ну, смелее, смелее, бабуся!
Бабушке ничего не оставалось, как подчиниться: она подала этой настырной женщине все деньги с кошельком:
– Возьми сама, сколько надо. А зачем? Я не пью.
– И никто не пьет.
– Доехать оставь только, а то пешком не дойду – богато километров до наших Брусов.
Шабункова запустила руку в кошелек Стефановны, вытянула довольно толстый пук госзнаков, оценила:
– Ого! Да с такими деньгами можно и не тут лечиться! Хорошо, хорошо, бабушка, не смотри так на меня: лишнего с тебя не возьму. Нам чужого не надо. Тут хотя бы свое не потерять.
Анжела вышла. Вслед за ней подалась вскоре и новенькая. Тыкнув вверх пальцем и подмигнув женщинам, она, прежде чем оставить палату, торжественно и многообещающе произнесла:
– Все будет в ажуре, граждане!
И только теперь, когда захлопнулась на Шабунковой дверь, Петровна и Валентина, почти одновременно пожав плечами и разведя руками, переглянулись. Словно после временного оцепенения, женщины засудачили.
– Ой, что это с нами? Не гипноз ли это был? – первой хватилась Петровна. – Зачем мы ей отдали деньги? Странно все это как-то.
– Действительно, – свесив ноги с кровати, сказала Валентина. – Хорошо, если отдаст доктору. А если нет?..
– Пойди проверь…
– Может, аферистка?
– А что? Заберет деньги – и концы в воду.
– Да и если даже отдаст деньги доктору, то от кого – от себя? От нас?
– Что-то не то мы сделали… – совсем, казалось, пропало настроение у Петровны. – Обула она нас, обула, бабы-девки. А ты что, Стефановна, скажешь?
– А? Что?
Петровна махнула на старушку рукой: ай, сиди уже!
Наконец угнетающее молчание прервала Валентина:
– Кажется, я знаю ее, эту Шабункову. Да, да. Только она была раньше Танькой Степанцовой. Убеждена. Точно, она! Мы же в одной школе учились. Она на год старше меня шла. Почему запомнилась? Она бегала из класса в класс и по две копейки с каждого комсомольца взносы требовала. Да, да: эта она, Степанцова Таня. Мы ее выскочкой звали. Она хотела быть секретарем школьной комсомольской организации, сама, помню, просилась: я не подведу, доверьте! А когда ей отказали, она тогда слезно попросила: «Разрешите хоть мне взносы собирать?» Собирай, беды той.
Как сложилась ее судьба дальше, Валентина не знала.
Вернулась Шабункова не одна – с доктором. Она суетилась-летала перед ним, как мотылек перед яркой лампочкой. Но что удивило женщин, Сергей Ромуальдович начал обход не с нее – с Петровны и даже всячески сторонился Шабунковой. Что усложняло ситуацию. Каждая из больных думала, видать, об одном – отдала все же эта сборщица комсомольских взносов деньги ему или нет? Да и большими оригиналками они посчитали себя: деньги, если уж так и хотелось им задобрить Сергея Ромуальдовича, можно было вручить и сейчас… в палате. Только надо ли вообще было это делать? Ну, не дуры ли мы?!
У Петровны и Валентины, что и говорить, настроение было удручающее. Анжела была сама по себе. Только одна Стефановна жевала что-то и думала, скорее всего, про своего деда, которому тяжело в деревне одному.
И когда в палате появился, словно привидение, ее сгорбленный старик, с тросточкой и торбочкой, все женщины забыли, казалось, что идет обход и перед доктором дефилирует эта выскочка Шабункова.
Они смотрели на Стефановну и ее деда, и лица их светились такой нежностью и лаской, словно ничего более важного сегодня не произошло во всем белом свете…